не видел, какое у тебя счастливое лицо. И люди к тебе тянутся, всех привлекает непонятность. С чего это низкооплачиваемый почтальонишка вдруг доволен жизнью. Другим сколько не давай, все мало, а тут…
– А секрет?
– Я уже сказал, суть твоих взаимоотношений с людьми – осознание своей необходимости в духовной сфере. Жизненная позиция, которую ты занял, вне конкуренции – гляди, при нашей всеобщей меркантилизации. Правда, созвучно монетизации? Никто не согласится одеваться в металлический костюм; в своем большинстве все хотят теплоты и мягкости, но в противоборстве с золотым рублем уступают. Попробуй оспорить.
– Слабо воспринимается связь с духовностью.
– Твоя работа – это один из механизмов психологической защиты. Ты, братец, неуязвим, тебя не гнетут материальные и сексуальные проблемы – твоя активность переключена на более высокий уровень. В психологии – так называемая сублимация.
Частые беседы с Виктором Васильевичем явились для Быстрова благодатной почвой, на которой созревали планы по организации творческой деятельности. Попросту говоря, он стал осознанно изучать психологию людей, с которыми часто общался, выделять исключительные качества и пытаться отобразить их средствами изобразительного искусства – в карандашных и пастельных набросках, иногда использовал акварель. То есть он накапливал мимолетные впечатления для последующего осмысления. В общем-то, сам того не ведая, он пользовался методом художника Тиссо.
С первых дней почтовой деятельности приметил высокого кряжистого старика с припухшим лицом – землистого, с примесью красной глины, цвета. Как Евдокия Никитична с метлой являлась неизменным атрибутом двора, так и Казакевич с клюкой, благодаря своей экзотичности, с давних пор стал его отличительным признаком. Всегда хмельной, в засаленном пиджаке – должно быть, со времен второй Отечественной, и как водится у семейно неустроенных мужиков – с многодневной щетиной, скрывающей борозды-следы пережитых невзгод. И возраст для многих оставался загадкой.
Кажется, во всей стране одного Казакевича устраивала существующая действительность, личная жизнь состояла исключительно из физиологических ощущений, мало занимали чужие переживания.
– Кто ты есть!? – тычет он негнущимся пальцем в грудь почтальона. – Бу-укашка! Но ты не переживай: не война, прорвемся. Вот сейчас выпьем, да-а… я сделаю из тебя тигра.
Беседы происходят по одному сценарию. После оптимистичной тирады костлявая рука исчезает за пазухой, извлекает бутылочку настойки боярышника. Он демонстративно опрокидывает содержимое в рот – как единственную емкость на поле колючей седины. Кто-то способен занюхать алкоголь рукавом, а он громко крякает и этим самым рукавом протирает слезящиеся глаза.
– Эта стерва меня доконает, – хрипло выдыхает он. – Э-эх, есть еще порох. А как в войну…
В сущности,
