на только-только купленном Жорой телевизоре. Дворовой принёс в его дом, потратив свои первые, заработанные в детском лагере, деньги. Семья тогда во всём себе отказывала. Вот Жора и старался мать свою порадовать. Она сериалы любила. Бразильские, мексиканские, аргентинские. А он себе лишних удовольствий и позволить не смел ради её спокойствия. Не то, что охламон этот, брат его младший.
Когда Жора нажал на кнопку «1», на экране возникла картинка.
– Ну всё, жить будем! – почти воскликнул Дворовой.
Но развернувшееся в ящике представление вряд ли было способного надолго увлечь обычного зрителя, привыкшего к более частой смене кадров, лиц и голосов. Там ничего не происходило. Поначалу не происходило ничего вообще. Только хмурая гримаса, образованная складками на занавеске, неподвижно глядела куда-то сквозь экран, мимо безразмерных и бесконечных завалов посуды, покрывающей кухонные столы. Камера, чуть возвышаясь над местом действия, не сдвигалась ни на сантиметр несколько минут, пока Дворовой разглядывал груды утвари на крохотной кухоньке и пытался различить отдельные элементы магнитной россыпи на холодильнике. Не произошло смены ракурса и когда в кадре появилась пожилая женщина. Она выползла из-за нижнего края экрана и двигалась спиной к нему, потому Жора и не видел её лица. Но по сутулому её силуэту, седым коротким кудрям и старческим вздохам он понял, что лет ей было не меньше шестидесяти. Неспешно она подошла к окну, взяла с подоконника кошачий корм и, скрючившись, насыпала его в стоявшую на полу миску.
– Кыс-кыс-кыс, – прошипела она, а затем позвала своего питомца по имени. Венька – так его звали. Прозвище это ни о чём Дворовому не сказало, но голос женщины – низкий, хриплый, вот-вот готовый сорваться в кашель, – от него Жору брала оторопь. И виной был вовсе не сам этот звук, источаемый болезненной старческой глоткой, а скверное какое-то, порождаемое им, ощущение стыда. Вроде того, что задумал ты что-то недоброе, а мысли твои кто-то взял и подслушал. Вот как старуха эта, словно в спальне она в Жориной квартире в тот момент стояла и оттуда с ним разговор вела. Всё бубнила и бубнила что-то себе под нос, пока зверь её над миской весь трясся.
Вот уже и о пенсионерской жизни реалити-шоу устраивать стали, думал Дворовой, замечая про себя, что затея эта в общем-то вполне себе недурная в нынешних-то реалиях. Вот только поставлено всё как-то говённо. Хотя, какая жизнь, такая и постановка, заключил Жора, завороженно глядя на процессию и всё норовя сменить канал, но каждый раз останавливаясь. Старуха, будто бы вовсе не замечающая того, что её снимают, вскоре, безмолвно и смотря в пол, ушла из кадра, исчезнув под нижним краем объектива.
До чего же паршивое чувство она в нём, в Жоре поселила необязательным своим появлением. В груди у него словно стеклянный сосуд с водой сам собой образовался. Вода холодная, ледяная даже. Дрожать всему хочется, а нельзя: чуть одно неверное движение и сосуд тот лопнет и тебя же осколками всего изнутри изрежет.
