и на окне с подоконником. Затем бросился в коридор, чтобы остальные помещения в квартире проверить, да только понял, что мест этих, откуда слежка могла быть устроена, ему и за ночь не облазить. Слишком уж изощрённой техника нынче стала – Жора даже сюжет об этом, увиденный как-то по телевизору, вспомнил. Там у одной женщины махонький прослушивающий чип в сумочке ейной всё время был, а она год вот так жила и не ведала ничего, пока сумку ту в туалете общественном не украли. А как вора нашли, так вся схема шпионская и вскрылась.
И с чего бы ему, Жоре быть уверенным, что кто-то из двенадцатой, шестнадцатой или двадцать четвёртой квартиры точно так же сейчас не следил за ним. Весь этот дом – единый организм, должно быть. И тогда сигнал в одной его части непременно либо вызывает отклик в другой, либо сам является результатом чьих-то действий – непреднамеренных либо хорошо спланированных. Всё – одна большая система. Хрущёвка – образ мышления, как брат Дворового и сказал. Зазнавшийся ублюдок.
Дворовой глядел в опустевшую на экране телевизора соседскую кухню и вдруг почувствовав себя полностью раздетым – не то, что без одежды, а даже без кожи. Негнущимися от волнения пальцами он ухватился за края занавесок, так уродливо смотревшихся на его кухонном окне, и попытался их задёрнуть. Те поддавались с трудом, будто бы потяжелели внезапно и многократно по чьему-то злому велению. Зашторив наконец окно, Жора проделал то же самое и в остальных двух комнатах. Благо шторы везде были тёмные и плотные, никто значит сквозь них ничего уже не разглядит. Но это только полбеды. Эти штуки, они ведь где угодно могли быть запрятаны. Он вернулся на кухню, схватил пульт и включил пятнадцатый канал. То был номер его квартиры.
Чернота заполонила экран. Поначалу Дворовой даже обрадовался. Мол, вся эта теория его рассыпалась, оставив после себя лишь привязчивое, стыдливое ощущение помутнения рассудка. Но, присмотревшись, Жора увидел, что мгла эта, она будто бы была живой. Она змеилась и перетекала сама в себя, змеящуюся и переливающуюся всеми возможными оттенками тьмы. А сквозь черноту эту гул доносился, как от разгулявшегося в ночи ветра. Тогда-то Жоре и стало понятно – камера где-то в закрытом, тайном месте. В шкафу, может, или где-то в стене замурована. Эта догадка сильно облегчила Дворовому задачу. Он тут же помчался распахивать двери шкафов и вытаскивать оттуда всякие ящики и разные коробки, попутно заглядывая в углы и под все предметы мебели, куда могла протиснуться рука.
Он просветил все щели фонарём. Заглянул под ванну и в вентиляцию, но не нашёл ничего подозрительного кроме десятка дохлых и ещё пары-тройки живых тараканов, успевших от него ушмыгнуть и спрятаться в ближайшую щель. Вся ревизия заняла без малого полтора часа. Дворовой опасался, что сделал всё наспех и, возможно, стоило бы всё повторить, мол, и зрение ведь уже не то, и одеревеневшие суставы многого не позволяют. Но надо было передохнуть. Они всё равно его не видят. Чернота не исчезала с экрана ни на секунду, а значит они, скорее всего, до него пока не добрались.
