обиженно улыбнулась и сохранила презентацию. Пусть недоделанную; все равно ее к понедельнику. Послала себе на мейл, закрыла браузер, посмотрелась в черный экран, в телефон. – Я пошла.
– Иди.
Мама с места целует ее через воздух, и Алена делает то же самое, прежде чем выйти.
За пределами стен – другой мир. За пределами других стен – мир совсем другой. Смотря какие четыре стены, кто в них, кто за ними… И куда ты после них пойдешь. Алене в школу. И знаете, как бывает, когда расстанешься со своим другом на улице и идешь в своем направлении – улыбка после прощальных объятий стирается. Губы медленно возвращают свою прежнюю форму. Никакую. Прямую и холодную. Почему тепло не останется чуть дольше? Алена думала об этом. И сама не знает. Она тоже моментально замерзает и перестает улыбаться, взяв телефон и уткнувшись в него. Причин улыбаться же нет.
Репетиция перед уроками – не причина улыбаться. Это причина спокойного и кирпичного лица, не больше. Так что иди в школу, как ни в чем не бывало. Иди и смотри в свой ебанный телефон, прячься вконтакте, в бесполезных переписках, потому что это легче, чем смотреть в лица.
Она листала ленту, хотя никогда ее не листает. Настя была в сети сегодня в шесть утра, а сейчас где-нибудь в тренажерке или спит после тренажерки. Диалог умер после вчерашнего дня. Марии писать нечего, она придет на репетицию. Милена… Алена бьет себя мысленно по голове, за желание написать всем подряд от скуки, когда ей всего лишь надо дойти до гимназии тридцать метров от маминого офиса.
Гимназия снаружи пустует. В кабинетах шел последний урок первой смены. Когда заходишь в небольшой дворик через черные железные ворота, то оказываешься внутри буквы «П». Справа, слева – можно заглянуть в окна и увидеть торчащие головы. Впереди – окна, в которых видно коридоры первого и второго этажа. То есть, не видно, там же белые занавески. Алене хватает две секунды, чтобы все по привычке оглядеть и зайти внутрь. По лестнице, по красной лестнице и затормозить перед залом.
Травкин где-то поблизости? Его ждать перед дверями? Сходить в учительскую? Или он в зале?
Ноги медлят, но несут ее к залу. К счастью, старая деревянная дверь не заскрипела. Да и все равно. Огроменный зал пустой. На пианино – валяются ноты, ручки… черная сумка. Травкин где-то поблизости. Голова сама собой оборачивается, словно он должен был стоять за спиной, чтобы испугать и поржать, когда она испугается. Идиотка, зачем ему это делать? Ларина вздыхает и заходит внутрь, убедившись, что дверь осталась открытой.
В абсолютно пустом зале она никогда не находилась.
И если чувство чужака душило ее в переполненном помещении, то отсутствие тел и взглядов ее совсем сдавливало и вызывало звон в ушах. Если собирается куча народу и она, потерявшаяся ненужная иголка в куче – ей явно здесь не рады. Если никого нет – значит тебе здесь точно нечего делать. Она же даже стоять не умела правильно. Не умела быть решительной. Не умела взять телефон в руки, потому что тут – нельзя. Тут святое место. А если Травкин? Если он увидит,
