как бывает, когда край.
Но можно было и не торопиться: бандиты, разгоряченные видом золота, уже забыли про другую драгоценную добычу и шумно уходят из дома, ногами распахнув дверь на лестницу. Мали грузно опускается на пол, но тут же вскакивает, деловито запирает дверь на ключ и на цепочку и только после этого выпускает своих пташек. Девочки стараются унять дрожь, но у них не выходит, зубы стучат, как нагишом на морозе.
– Все, девочки, успокоились, все живы-здоровы, ночь за окном. Спать пора, будем теперь ждать папу, – подытоживает день Мали.
Месяц ожидания тянется, как год. Нет, как целая жизнь. Потом приходит письмо – не из Зальцбурга, из Белостока, от Бузи, сестры Ицика.
«Мали, дорогая, скорблю вместе с тобой: ты потеряла мужа, я – брата. Ицика больше нет с нами. На пути за вами от Меира он заглянул ко мне повидаться и, наверное, в дороге заразился „испанкой“. Я сделала все, что в человеческих силах, но от судьбы не уйдешь. Горе. Будем молиться, чтоб ему было хорошо на небесах».
Мали горевала недолго, всего несколько минут. Она просто не поверила этому письму. Молча сняла со стены портрет мужа, поставила в платяной шкаф, внизу, где туфли стоят. Там он и остался жить, этот портрет, можно сказать, навсегда. А потом молча собрала маленький узелок – хлеба, соли, луковицу и бутылку воды. Нашла в шкафу белую деревенскую косынку, повязала голову по-крестьянски. Дочерям наказала: одну ночь без меня переночуйте, никому не открывать дверь, как будто вас нет дома. Никуда не выходить, как будто вас нет на свете. Завтра вернусь – начнем жить дальше.
Дорога у Мали лежит неблизкая, но она так занята своими мыслями, что и не заметила, и не запомнила, как добралась до реки, связала в узелок одежду и, держа над головой всю свою поклажу, переплыла Днепр, немного обсохла на берегу, снова оделась и побрела дальше. Горькие мысли заполнили ее душу до самого края. Не мог ее Ицик вот так бессмысленно уйти из жизни. Видно, из ее жизни надумал уйти. И то сказать, что это за жизнь для такого человека, как Ицик, – образованного, уверенного в себе, привычного к раз и навсегда установленному порядку. Работать за кулек пшена? Каждое мгновение опасаться окрика про очки и шляпу? Горбиться от чувства ответственности за семью? Кто это выдержит и кто его осудит? Для него и в добрые времена свобода была дороже любви, не зря он так легко сбегал на митинги-собрания, а то и просто в клуб – кто теперь проверит? Нет, просто Ицик решил начать другую жизнь – так окончательно решила Мали, и эта жестокая догадка разбавила ее горе гневом и обидой. За всеми своими горькими думами Мали и не заметила, как добрела до ворот лавры.
Она уже была здесь однажды, давно, когда судьба отняла сына. Двое суток без еды и воды бродила по лабиринтам подземелья. Онемев от горя, не отзываясь ни на чьи оклики, не слыша обращенных к ней слов, выглядела, как глухонемая паломница. Только
