наблюдая, как муж по грузинскому обычаю наливает крошечному сыну вино. Не напрасно ужасалась – тяга Василия к алкоголю стала заметна уже с детства.
Незадолго до смерти Надежда сказала дочери:
– Не пей вина! Никогда не пей вина!
«Это, – пишет Светлана, – были отголоски ее вечного спора с отцом, по кавказской привычке всегда дававшего детям пить хорошее вино. В ее глазах это было началом, которое не приведет к добру. Наверное, она была права – брата моего Василия впоследствии сгубил алкоголизм».
Мать держалась с детьми строго, недоступно – из опасения избаловать наследников первого человека страны, от нечеловеческой тревоги за их будущее. Светлана, даже взрослой, не решалась повесить у себя в комнате фотографии матери последних лет.
«Лицо ее замкнуто, гордо, печально. К ней страшно подойти близко, неизвестно, заговорит ли она с тобой. И такая тоска в глазах… такая тоска, что каждому, при первом же взгляде этих глаз должно быть понятно, что человек обречен, что человек погибает».
Мог ли одиннадцатилетний Вася, избалованный, часто грубый, но в то же время и умный и любящий, не почувствовать скрытой драмы, которая неслась к развязке? Даже Светлана, которой в то время исполнилось всего шесть лет, ощущала что-то неясно пугающее в доме. Впоследствии она сформулирует это: пружина, заведенная до отказа, должна была страшно распрямиться…
И все-таки мама, внешне суровая и неулыбчивая, оставалась добрым гением дома. К ним приходили друзья, устраивались шумные детские праздники. Собиралось, бывало, до двадцати-тридцати ребятишек – детей соратников по партии. (Не вокруг елки, о нет, новогодняя елка была большевиками запрещена, это ведь атрибут Рождества. Только в 1938 году всей стране разрешено было «сделать детям хорошую, веселую ёлку»).
Бывало еще как весело. В общем хороводе кружились дети Сталина, Троцкого, Бухарина, Молотова, Кагановича… Праздники готовились под руководством Александра Муравьева, а также воспитательницы Натальи Константиновны, которая учила сталинских детей лепке, рисованию, выпиливанию, чередуя это с занятиями немецким языком. Вот каким запомнила Светлана последний при жизни матери детский праздник в Кремле. Февраль 1932 года, ей исполнилось шесть лет.
«Ставили детский концерт: немецкие и русские стихи, куплеты про ударников и двурушников, украинский гопак в национальных костюмах, сделанных нами же из марли и цветной бумаги. Артем Сергеев (ныне генерал, кавалер всех орденов, а тогда ровесник и товарищ моего брата Василия), накрытый ковром из медвежьей шкуры и стоя на четвереньках, изображал медведя, – а кто-то читал басню Крылова. Публика визжала от восторга… А потом вся орава – и дети, и родители – отправились в столовую, пить чай с пирожными и сластями. Отец тоже принимал участие в празднике».
Совсем как у Аркадия Гайдара в рассказе «Голубая
