сделала вид, что не заметила его, повесила на вешалку пальто, открыла жалюзи: за окном таял снег, кое-где виднелись проталины.
Медленно положив сумку на диван, Марина обернулась.
– Доброе утро, генерал-майор, чему обязана?
– Ваши люди не подпустили меня к задержанному.
– Всё верно сделали, – холодно заметила она. – Это мой задержанный, и вы, смею заметить, не оказали содействия в его поимке.
Минин усмехнулся.
– А вы, полагаю, обиделись?
– Мы не в детском саду, чтобы играть в обиды. Задержанный – мой.
– И как же вам удалось получить досье?
– Легко!
Генерал-майор окинул её задумчивым взглядом, выдохнул.
Марина улыбнулась дымчатой улыбкой, но в глазах её нарастало раздражение: Минин ей никогда не нравился, но она уважала решение отца поставить его на пост главы СС. Сама она никогда не претендовала на это место, просто действовала обособленно и как можно реже с ним контактировать. Этим генерал-майор был недоволен, но не смел лишний раз дёргать дочь президента. Так между ними зародились неприязненные отношения, прикрытые показным уважением.
– Ты совсем зазналась! – прошипел Минин.
Марина не ответила, достала из серванта бутылку, в которой коньяка оставалось на донышке, вылила остатки в стакан и, выпив, бросила бутылку в корзину для мусора. Генерал-майор плотно сжал губы, но ничего не сказал и вышел из кабинета.
*
Подполковник Золотарёва стояла у окна, глядя то в небо, то в кружку кофе, на поверхности которого дрожали блики кристаллических пластин. Весна торопилась, словно не укладывалась в установленные сроки, безжалостно топила снег, наряжала деревья разбухшими почками. Играла весёлая капель, разрыхляя сугробы. Воздух пах свежестью и талой водой.
В дверь постучали. Золотарёва обернулась, сжав кружку обеими руками, и лёгкой улыбкой встретила вошедшего заместителя.
– Доброе утро, подполковник.
– Доброе. Как наш мальчик?
– Послушен. Он невероятно спокоен, и мне это не нравится.
Марина усмехнулась, опустилась на диван и оглядела капитана. Невьянов притих подо льдом синих глаз, в которых не было ничего, что поначалу он пытался в них разглядеть: ни желания, ни влюблённости, ни ненависти, – только задумчивость.
– Он слишком хрупкий, чего его бояться? – заметила она, поставив кружку на деревянный подлокотник. – Нужно снять с него наручники и перевести в другую камеру.
– Вы его недооцениваете.
– Возможно. Но если он будет чувствовать себя пленником, ни к чему хорошему это не приведёт.
– Он и так пленник! – возразил Невьянов.
– Именно, но зачем об этом напоминать?
– Позвольте выразить опасения, – сказал Невьянов и, уловив лёгкий кивок, продолжил: – Думаете, вы усыпляете его бдительность? Нет, это он усыпляет нашу. Ребёнок шестнадцати лет не может вести себя столь самоуверенно, если только действительно
