так минут десять. Затем надеть накрахмаленную белую рубашку и идеально выглаженные брюки со стрелками, чтобы выглядеть с иголочки в глазах общественности. Он черпал силы из любви к искусству, а мог бы дальше в выходные проживать свои часы в постели и бодрствовать под вечер, когда живущие по расписанию готовились усердно к следующему дню.
С Джоном невозможно было чувствовать себя иначе, как рядом с человеком, который знал, что за известностью стоит гигантский труд. В душе он оставался романтиком, даже несмотря на то, что родная мать отдала его в детстве в частную школу-интернат для мальчиков. Она полагала, что именно там, в стенах учебного заведения, где господствуют режим и дисциплина, из её уязвимого сына выбьют всякую сентиментальность. Её любовь к нему заключалась исключительно в контроле и желании наставить его на путь истинный. Она считала, что так проявляет заботу, а Джон ей умело подыгрывал, ведь понимал, что матерей не выбирают, и вместе с тем оставался преданный своим убеждениям. Ещё в раннем возрасте он обещал себе не падать духом и научился хорошо лавировать между людьми, и мог быстро взять себя в руки, если это было нужно.
– Я должен идти, – вдруг подорвался он и, привыкший к дисциплине, мигом сжал остатки прежнего романтика в кулак. Он зашёл, наверно, слишком далеко, рассказывая мне о своей матери. Эта тема, очевидно, для него была болезненной. Наступила пауза, в которой мы оба нуждались, – я, чтобы справиться с окатившим меня жаром, а Джон, наверное, хотел собраться с мыслями. По крайней мере, так он выглядел, когда сильно морщил лоб и плотно сжимал губы. Мне же было нечего сказать, и я молчала.
– У тебя холодные руки, – вполголоса промолвил он.
Нужно было, наконец-то, что-нибудь ответить, но я стояла смирно, покорно глядя на него, как на спасителя. Над нами нависло молчание, и только моё сердце билось чрезмерно быстро. Перед ним я превратилась в робкого, послушного ягнёнка, которому хотелось только нежности без всяких слов.
– Ты так и будешь продолжать молчать? – вымолвил Джон.
Собравшись с последними силами, я буркнула, что мне пора домой, и замешкалась.
– Не хочу с тобой расставаться, – пролепетала я и опять замолчала в страхе сболтнуть что-то лишнее, а Джон расплылся в улыбке, и его глаза засеяли от радости.
– До встречи, моя дорогая. Скоро снова увидимся, – откланялся он и ушёл.
«Какой глупый получился разговор, – думала я. – Последние минуты – одно сплошное разочарование», и что мы не подходим друг другу, тоже пришло мне на ум, и то, что я люблю преувеличивать – это было в моём духе.
Когда я пришла, Аннет убиралась в доме. Она прокричала снять обувь и лучше с ней было не спорить. Я быстро поднялась по лестнице и тихо проскользнуло в комнату, прикрыв за собой дверь, но Аннет вошла за мной и с тряпкой в руке мельтешила у меня перед носом, махая руками и приговаривая, как надоел ей этот быт, и следующие несколько минут не прекращала жаловаться на свою никчёмную жизнь. Сюда же приплела свою первую любовь,
