что краснеет. Когда она научится, что можно говорить, а чего нельзя? Герман ведь не может кататься, и ему неприятно, когда кто-то затрагивает эту тему.
– Ничего, скоро дни станут длиннее, – ответил Герман словами мамы.
– Но тогда растает лед! – засмеялась София.
Показался следующий трамвай, на сей раз двадцать девятый, но битком набитый.
– Сделай пару шагов, чтобы водитель увидел, что ты хромаешь, тогда он откроет переднюю дверь.
– Знаю-знаю, – проворчал Герман.
Они влезли-таки через переднюю дверь в вагон и стали за спиной водителя. Поездка была длинной и скучной, в трамвае воняло луком, какой-то пьяный постоянно требовал, чтобы его выпустили в Петровско-Разумовском, хотя трамвай как раз оттуда и ехал.
– Как ты думаешь, Брусилову поставят памятник, когда война закончится? – спросил Герман.
– Не знаю. А ты как думаешь?
– Я думаю, поставят, Скобелеву же поставили. Может только, не сразу, а после смерти.
– Ужасно, что для того, чтобы тебе поставили памятник, надо сначала умереть! – засмеялась София.
– Еще хуже, если бы их ставили при жизни. Можешь вообразить, гуляешь по городу и видишь – вот одна София Буридан из гранита, вот другая из бронзы…
– Лучше тогда уж из мрамора, – сказала София. – А ты хотел бы, чтобы тебе после смерти поставили памятник?
Герман немного подумал.
– Я бы с большим удовольствием сам поставил бы его кому-нибудь. И не на коне, а на верблюде. С конем столько памятников, а с верблюдом – ни одного!
На Маросейке они вышли и разошлись. Подходя к школе, София уже издалека увидела, что что-то не так. Двор был полон девочек, на крыльце стояла директриса и говорила. У нее изо рта тоже шел пар.
София разыскала в толпе Лилю Щапову.
– Лиля, что происходит?
– Уроки отменяются. В Петрограде революция.
Лиля была красивая и спокойная, она напоминала Софии скульптуру из книги по истории искусств. Каждым летом она ездила в Ниццу и уже целовалась. «Я думаю, скоро я лишусь чести», – призналась она недавно Софии. София не совсем понимала, что это значит, но все-таки ей было ужасно жаль Лилю.
– Отец говорит, что это плохо кончится, – сказала Лиля. – Он говорит, Россия без царя не может. Будет разруха, голодные бунты, пугачевщина. Вот увидишь, сказал он маме, завод придется закрыть. Мама заплакала. Только, по-моему, они слишком волнуются. Ведь другие люди трудятся, почему мы не можем? Кем ты пойдешь работать, если твоему отцу придется закрыть магазин?
– Не знаю.
– Я пойду почтальоном. Мне так нравится гулять по утренней Москве.
Вдруг перед ними возникла мадемуазель Маршан.
– Ecoutez-moi, Sophie et Lilya! Il-y-a un revolution dans la Saint-Petersbourg. Maintenant la Russie est libre comme la France! Cést la republique[1]!
Мадемуазель Маршан совсем не знала русского, на ее уроках все должны были говорить по-французски.
– Pourquoi,
Послушайте, София и Лиля! В Санкт-Петербурге революция. Теперь Россия будет свободна, как Франция. Это республика! (по фр.)
