но я ни разу не смогла его применить в снах про самолеты. Никогда.
Напротив, каждый раз я просыпалась с мыслью – это реально! Видимо, тогда это был единственный доступный мне ответ. Горящий самолёт продолжает падать – это реально, что бы это ни значило!
С Тимуром мы вскоре расстались, о чём я впоследствии жалела, но по-другому в то время я просто не могла. Почему мы расстались? Объяснить трудно: он меня любил, ни в чём мне не отказывал, может быть, как раз поэтому?
Всё было слишком спокойно, по-семейному, даже местами нудно, а мне всегда больше нравились встряски, чуть больше драматизма, чтобы было нескучно. Одним словом, мне понравился другой – некто Юрий.
Юрий оставил неизгладимый след в моей жизни в буквальном смысле этого слова – шрам.
Однажды мы запускали с балкона фейервек. (Идиоты, конечно, да что уж теперь…)
Точнее эта штука называлась «Факел красного огня»: она не выстреливала, а лишь ярко горела, как хвост взлетающей ракеты.
Я взяла в руку факел, Юра сказал: «Ты неправильно держишь», – затем по ошибке переложил факел другой стороной в мою руку, так, что теперь я держала именно в том месте, где должен загораться огонь. Он крепко сжал мою руку и сорвал петлю.
Такие факелы, как позже я узнала, предназначены для подачи световых сигналов бедствия в тёмное время суток, так что, можно сказать, мы использовали его прямо по назначению. А ещё ими можно разжигать даже очень сырые дрова, потому что, цитируя речь врача ожегового отделения больницы имени Склифосовского:
– Температура горения такого факела составляет около 2000 градусов по Цельсию, – именно этой информацией любезно поделился со мной доктор, аккуратно отрезая въевшиеся в мою кожу куски сгоревшей куртки.
– А какова температура горения ракетного топлива? – могла бы я спросить при других обстоятельствах, чтобы понять насколько близко или далеко находилась от старта, но, конечно, я ничего такого не спрашивала. У меня вообще в голове пульсировало только одно слово: «Больно!»
Лишь через несколько дней ко мне вернулась некоторая способность мыслить и, когда я смотрела на свою забинтованную руку, меня мучали два вопроса:
Первый – сохранится ли на моей ладони линия жизни или же я навсегда останусь для хиромантов человеком без прошлого и без будущего?
И второй – что хорошего я нашла в этом парне?
Может, имя?
Прошло ещё лет семь. Жизнь несколько раз кардинально поменялась, а самолеты, хоть и очень редко, но все же падали.
Один незначительный случай пролил свет на все мои авиакатастрофы, и я наконец-то смогла сделать хоть какие-то выводы.
Я планировала встретиться с новым знакомым – кажется, мы собирались пойти в кино. Он должен был зайти за мной и зашёл, но в его планах, судя по всему, кино не значилось.
Он спросил разрешения перед дорогой зайти в туалет – я разрешила. Потом изъявил желание
