на десять рублей, но эта десятка была очень важна для них: она, всё-таки, спасала мужскую честь Затюкина.
Вот с такими мыслями и подошёл Затюкин к своей двери. Но что-то вдруг поразило его. Несомненно, это был запах котлет. Несомненно, он исходил из его квартиры! Чёрный червячок зашевелился в сердце, смутные догадки тяжёлым бременем опустились и легли на его душу. Почему котлеты? Сегодня же пятница, по расписанию должна быть тюлька, он сам её вчера купил. Может быть, он забыл какую-нибудь дату?
Нет, ничего не мог он вспомнить. Будто очугунела его рука, тянущаяся тревожно к звонку. Растаяли и следы его возвышенных звёздных мыслей. Чёрные дыры превратились в облачка сигарного дыма и тоже растаяли. Вот уже совсем другой Затюкин стоял перед своей дверью. Неуверенный в себе, пристыженный самим собою, укоротившийся вдруг на целых двадцать сантиметров! Звонок болью отозвался в сердце Затюкина. Но никто ему не открыл. С тревогой нажал он на ненавистную кнопку ещё и ещё раз.
Вот шаги, да, несомненно, это Дунечкины шаги. Но только что-то не то, кто-то ещё идёт за ней. «Может, подруга?» – промелькнула спасительная надежда. Но нет. Дверь распахнулась, и он увидел стоящую за спиною Дунечки свою тёщу. Ох, как ненавистна была ему эта женщина! Ещё с самой их первой встречи в этом бренном мире.
Затюкин медленно вошёл, улыбнулся каменною своею улыбкою, которою он только и мог улыбаться своей тёще. Он был горд. Он был беден, но горд. Именно поэтому как-то по-особенному горд, что беден. Тонкие сжатые губы и римский профиль Затюкина выражали непоколебимую твёрдость духа. Он не поцеловал свою жену, но и она не предприняла попытки поцеловать его.
– Может быть, ты, всё-таки, поздороваешься с мамой? – растерянно начала Дунечка, но Затюкин неожиданно прервал её.
– Котлеты по пятницам могут подорвать наш семейный бюджет.
Тёща, весьма поражённая неучтивостью зятя, резко развернулась и с достоинством удалилась на кухню. Дунечкино лицо изобразило боль и ужас, а взгляд, сразивший Затюкина своей холодностью, был полон негодования. Да, я понимаю Дунечку. Но ведь и Затюкина, я думаю, поймут очень, очень многие.
О, если бы не присутствие этой ужасной женщины, Затюкин бы знал, что ему делать. Он бы нежно, но сильно обнял свою Дунечку, он бы расцеловал её, и продолжал бы целовать до тех пор, пока она не стала бы отвечать ему на его ласку. Он бы взял её на руки, наконец, и отнёс бы на диван.
А Дунечке нравились его мелкие шалости, она, смеясь, отбивалась бы от него. Особенно ей нравилось, когда он кружил её на руках по комнате. Тогда она крепко обнимала его за шею и тихонечко покусывала ему ухо от восторга. Волосы её, казалось, разлетались птицами по всей комнате, то распрямляясь, то вновь скручиваясь в упругие золотистые локоны.
Только присутствие этой страшной женщины сдержало Затюкина.
– Ты… Ты – жестокий, – всхлипнула Дунечка и ушла на кухню.
Увы, в этот момент Дунечка не была Дунечкой,
