с умниками попроще я умудрился запомнить. Они говорили еще о других эмпатах – их держат в каком-то Западном филиале. И Рауля тоже там держали. На нем проводили опыты.
– Как же так? – выдавила Мана. – Но сейчас Динь-Динь дома, на Земле?
Кто знает? Я молча поднялся с травы и снял рубашку – чтобы Мане ничего не мешало перемотать бинтами рану, когда наконец сломает меня.
– В инкубатор не пускают, – сказал я. – Сегодня после инъекции пробовал пробраться с десяток раз, но солдатня в красных панцирях кишит там повсюду.
Моя левая рука распрямилась и вытянулась к Мане. Ладонь приглашающе раскрылась.
– Ломай же!
– А вдруг тебя не пустят в инкубатор даже со сломанной рукой? – Мана оттолкнула мою ладонь. – Вдруг тебя не пустят туда, даже если ты будешь помирать?
Ее вопросы пошатнули мою уверенность. Холодный ветер подул со стороны оврага. Моя бледная кожа покрылась пупырышками, я скрестил руки на груди. Широкие крылья носов бронекрылов затрепетали. И вдруг пластинчатые горы взревели и ринулись к нам с Маной, размахивая крыльями.
Бронекрыл Маны обрушил лапы рядом с теннисными туфлями бразильянки. Еще бы десять сантиметров вправо – и одну из туфель подбросило бы вверх вместе с травой и глиной. Вместе с оторванной ногой. Утробный рев зверя заглушил бы крики боли.
Бронированная спина накренилась, крыло со свистом разрезало воздух. Манас резко откинулась назад, встала руками на мостик. Синяя вспышка пролетела над ее согнутым торсом, не задев, и встретила меня.
В грудь ударило, я обмяк, приложившись челюстью об пластину крыла. Мои руки заскользили по гладкой костяной плите, ноги оторвались от земли, пнули по глинистому краю обрыва, закачались в пустоте. Сердце нырнуло в пятки. Я полетел в никуда.
Внутри меня вспыхнул сноп черно-красных пуль. Ах, нет, губка ни причем, это мое. Черный – буйство злости, ярости. Черно-красный – торжество боли. Но что такое красный? Невесомость?
Колючие заросли воткнулись в грудь и лицо. Сухие губы смочила кровь. Из левой руки торчала белая кость – прям кость, прям торчала. Как и задумал. Черт, из правой тоже что-то торчало. И из плеча. Левый глаз совсем не видел.
Переборщили.
Из-за дальних кустов ко мне поползли тени – слава Богу, тени, не змеи, – заскрипели ветви, резкие голоса раздались над ухом. Я смог чуть-чуть сдвинуть голову. И понял, что ни черта не слава Богу.
Тени отбрасывали высокие существа. Песочно-желтые лица, плотные белоснежные повязки поверх походных костюмов под зелеными плащами. Не ананси, не люди. На костяшках незнакомцев сверкали острыми концами твердые наросты, белые как их пявязки. Аксамит.
Я попал в руки унголам. Врагам Гарнизона.
Один из унголов приблизился, снял пачку бинтов с ветки, покачивавшуюся над моей неподвижной ногой. Полиэтиленовая упаковка натянулась под желтыми толстыми пальцами и с хрустом порвалась. Показались бинты – серые, почти грязные на фоне ослепительного аксамита унголов.
Унгол с бинтами наклонился ко мне. Коснулся
