дело? И его обозначать не хочется. От обозначения оно умалится, потускнеет, станет похожим на все другие дела.
В сумке Крышечкиной лежит влажная салфетка в упаковке «Трансаэро». Но она не догадывается дать ее господину Ч. Может быть, он от того сгибает и разгибает салфетку, что надо бы протереть руки перед едой? И он, и Крышечкина оба забыли об этом. Детство с неукоснительной санитарией прошло давно. И время сейчас другое. Оно на санитарии так строго не настаивает. Было, когда вся страна оказалась огромным госпиталем, на более двух десятков миллионов убитых пришлось еще большее число раненых, и тогда влияние медицины распространилось обширно и надолго.
Господин Ч.:
– Школа была далеко от нашего дома.
Сейчас он произнесет слова, которые все скажут о нем – о месте, о времени, о привычках. Крышечкина зажмуривается. Господин Ч. замолкает, так ничего и не сказав, и снова уйдя в себя, уйдя тихо, как хмурые тучи затаиваются перед началом дождя.
Господин Ч. достает свои бутерброды с сыром и колбасой, а Крышечкина достает нарезанный хлеб, сыр с оливками в коробочке, оливки же отдельно, что-то еще. Длинный стол с деревянными скамьями, крашенный прозрачным лаком, за ним они сидят, не блещет шиком, в отличие от металлических стоек и баков с пищей, сосудов с чаем и кофе. Хозяева заведения, скорее, не подозревают, что такие же столы и скамьи можно встретить, где угодно, в самой нищей сибирской глуши.
У стоек очередь. Господин Ч. уходит к другому пищевому заведению. Там меньше народа, потому что выглядит оно менее демократично. Господин Ч. приносит оттуда белые чашечки с чаем. Они едят и пьют чай. На дне мешочка господина Ч. Крышечкина замечает два пряника. Они заставляют ее вспомнить об антитезах прошлого года.
Она думает: «В конце сентября вода в Байкале теплее июньской, отчего бы еще не искупаться! Она думает: «Надо же, я приеду домой, а в холодильнике лежат два кабачка!»
Чая оказывается недостаточно. Крышечкина достает сторублевую бумажку и идет к стойке. Бармен отпускает кофе и бутерброд своему сверстнику, тот с важностью забирает сдачу и поднос.
– Квас, – говорит Крышечкина.
Бармен снисходительно кивает. Он снимает с полки золотистую банку с буквами на русском и английском. Банка холодная, запотевшая. На улице дождь и холод. В окно видны старинные пафосные павильоны ВДНХ.
Крышечкина наливает квас господину Ч. и себе и говорит:
– Это квас.
В этот момент она замечает, что пряников, двух пряников на дне мешочка господина Ч. нет. Пока она ходила за питьем, господин Ч. съел их.
Люди шумят, двигаясь в прозрачных лифтах вверх и вниз, сходя с ленты эскалатора и исчезая на его ступенях, несущих на первый этаж к выходу.
2. Светлая эра
Крышечкина, некстати вспомнившая об антитезах прошлого года, когда наше повествование, касающееся ее путешествий, велось от первого лица «я-я-я-я», заставила задуматься прозаиков всего мира. Удаляясь от ее «я», не удаляемся ли мы в сторону большего вымысла,
