Получается, город есть наверху и город здесь.
– А он обитаемый? – я продолжила свою мысль.
– Город под землёй? – понял меня Тюша, словно услышал мои мысли. – Обитаемый.
– И кто здесь живёт? Купцов сейчас нет, лихих людей тоже поизвели, – стала допытываться я.
– Ну уж, и поизвели, – усмехнулся Тюша. – Никакой власти это не под силу. Здесь другой город, и другие законы. Кто ж сюда сунется-то?
– И кто же живёт в этом городе?
– Да много кто… – ушёл от ответа Тюша. – Вставай давай с камня-то! Ревматизьма! – опять он сообщил мне свою любимую болезнь. – Пошли, чаем напою тебя.
Мы прошли вдоль реки, свернули в маленькую пещеру, повернули ещё раз и увидели тяжёлую деревянную дверь. Тюша с натугой дёрнул её, дверь скрипнула и открылась. Мы попали в обычную избу, только без окон. Тюша запалил старинный самовар, ворча про себя:
– Не люблю я это лепистричество… не доверяю.
– Лепестричество? – хихикнула я. – А сколько тебе лет, Тюша?
– Да почитай, годков триста. А, может, и поболее. Кто ж их считает-то?
Он покачал хромовым сапогом в трубу самовара, напустил дыма в комнату, раскашлялся и поставил трубу, которая выводила дым в соседнюю пещеру. Деловито шаркая, достал из пузатого расписного буфета чашки со щербинами, поставил сахарницу с колотым кусковым сахаром, желтоватым и плотным. Вазочку из мутного стекла с вареньем, ложки и маленькие стеклянные блюдечки.
– Варенье земляничное, – гордо сообщил мне. – В розетку набирай, – он ткнул кривоватым артритным пальцем в стеклянное блюдечко, – и лопай, сколь душе угодно.
– В розетку, – повторила я. – Тюша, а семья где твоя?
– Нету, семьи-то. Бобыль я.
– Как это?
– Да так. Меня в солдаты, а невесту мою Варю, помещица замуж выдала и услала в другую деревню.
– Как это? – я опять повторилась от возмутившей меня несправедливости.
– Да так, – в тон мне ответил Тюша. – Я помещице приглянулся, красивый был. Да на што она мне! – пожал плечами Тюша. Без сожаления, так про очень давнишнее говорят. Спокойно. Отгорело уже всё, прошло. – Я Варю-то шибко любил. А когда вернулся в деревню, после двадцати пяти лет государевой службы, Варюша померла уже. Я и ушёл в леса.
– Совсем?
– Совсем. Не мог смотреть-то на барыню. И мои уже все померли. И домишко развалился совсем. Ушёл, землянку выкопал и стал жить, – Тюша ласково посмотрел на меня и налил чаю.
– В землянке? – ужаснулась я, представив себе: зима, вместо потолка мёрзлая земля, ссохшиеся корни, червяки и жужелицы, так и сыплются мне за ворот. И спать, наверное, на земле приходится, и печки нет.
– Ну, печка-то была, – усмехнулся Тюша, словно прочитав мои мысли. – И спал на досках. Ревматизьма! – он поднял свой кривой палец.
– Это не шутки! – закончила я, за Тюшу. – А Полоз?
– Что Полоз? Не он обижает людей-то, – пожал плечами
