Хозяйка говорила за стеной обычным голосом – и Яков все слышал, я кричал – не разбирал половину. Будто слух его был настроен в основном на нее. – И как лесник поймал, не смеялись. Лесник-то – Андросов брат! – Информация для меня.
Вот теперь почти все стало ясно, кроме, конечно, причины смеха. Видно, забыл старик, кто из них победил тогда, тридцать лет назад. Хотя справедливо и то, что победитель не тот, кто скачет, а тот, кто не плачет.
Так я ничего в этом доме об Андрее Соловье не узнал.
На крыльце хозяйка сказала мне:
– Вы бы поговорили с Аней Мырановой. Они, это… не то, чтоб женились, а… В примаках у нее жил.
Вот тебе и раз! Я и не слышал о таком факте. Теперь-то узнаю все, что хочу.
– Только ее дома сейчас нет. Поехала к сыну в Москву, говорила – до мая, только, думаю, скоро прикатит. Невестка у нее злыдня, гонит из дому. И правильно делает! Нечего молодым надоедать. Есть свой дом – сиди дома. Мы с Яшей и то к своим не едем. Дальше от детей – ближе к детям.
– Старого хвали, да с двора вали, – добавил Яков.
Они весело переглянулись. Видно, сыновья, дочери, зятья и невестки у них были хорошие и уважали стариков.
Так что неизвестно, кто из них – Яшка Пустыльцев или Григорий Царьков – остался в дураках.
Итак, все складывалось хорошо. Была работа, появились и деньги.
Вот только с жильем не получалось: половина домов в городе сгорела во время войны, и теперь люди душились по две-три семьи в доме, приспосабливали под жилье баньки, кладовки, сарайчики. Хорошо – лето выдалось сухое и жаркое, можно было и на соломке, на чьей-либо погребне переночевать, да вот беда – парнишка Андрея Соловья мало что глухонемой был, еще и мочился под себя, бедняга, и Самсон, мужик, у которого Соловей приткнулся на погребне, недели через две сказал:
– Обижайся не обижайся, Андрей, а корова моя после вас сено есть не станет. Ты бы поднимал мальца ночью…
Но где там? Намахавшись топором, Соловей спал как убитый.
– Или клеенку подстилал…
– Клеенка есть, да толку… Ногами собьет и… Ладно, – вдруг повеселел. – Есть, Самсон, выход!
И больше у него не появился.
С края города, там, где деревня Лютня, на пригорке над речкой, росла рощица – березнячок сухой и светлый. Удивительное было место. Красота отсюда открывалась неописуемая: петляла речка, поля, леса в дымке… Там, в этой рощице, и появился однажды шалашик, небольшой, но основательный: плетенный молодыми ветками, покрытый еловыми лапками – ни ветер такому шалашику не страшен, ни дождь. Там они и зажили – не тужили. Даже хозяйством начали обзаводиться: кастрюлю купили – чай вскипятить, колхозной картошечки-скороспелки отварить. Жизнь пошла веселее.
– Ты где живешь сейчас? – интересовались друзья-приятели.
– Против лиха на пригорочке.
– Чего на постоянную работу не устраиваешься?
– А зачем?
И верно. Что ж он, где-либо на лесопилке, льнозаводе или кирпичне заработает столько, сколько по людям? Хотя
