пригорком последний городской огонек, Рубидон вдруг сел на траву и заплакал: «Не видать мне золотой Украины… Болит!» – ударил кулаком по протезу. И дальше Максим зашагал один, делая строевую отмашку рукой.
А утром – Максим как раз садился на товарняк – настигла его супруга, верная Самовариха. «Миленький ты мой, дороженький! – запричитала, увидев Максима в тамбуре. – А что ж ты такое надумал?.. А на кого ж ты кидаешь меня? – заголосила, как по покойнику. – А любый ты мой, хороший! Чем же я тебе не угодила, не уладила?..» Тут поезд тронулся. «Слезай, дурень! – завопила она. – Слезай, пока не поздно, чертово семя, собачья кость, волчий глаз, бычий потрох…» Машинист, говорят, чуть не наехал на семафор.
Вернулся Максим через два месяца – прихрамывая, с дергающимся веком левого глаза, с носом на правый бок. «Да, хлопцы, – сказал. – Все правильно. И хлеб у них белый, и девки, как булки. А лучшего места, – тут Максим оглянулся и всхлипнул, – нет на Земле!»
Так и не рассказал никому, что там с ним произошло в южных краях. Вот и сейчас значительно поглядел на Андрея.
– Пусть съездит, – сказал. – Узнает что и почем…
За полночь связный разговор расклеился. Кричали каждый свое, умывались пьяными слезами. Хорошо Рубидону – женка поволокла домой, костыляя по спине во время передышек, а Максим и Адам тут же приземлились. Инвалиды…
Хотел хозяин уложить у себя и Андрея с Тишком, но Андрей отказался.
– Нет… – твердил. – Нет. Мы с Тишком… Два одеяла есть… Все как надо. Идем, Тишок!
Добирались к своему шалашику чуть не до утра. Андрей спотыкался, падал, а Тишок его поднимал. То есть теребил, чтоб не заснул на дороге. Поднимался и опять падал, мальца валил с собой, и – не плакал парнишка, хоть, понятно, и больно ему было и страшно. А может, и плакал, кто знает?
Но кое-как дотащились до шалашика.
Проснулись поздно, солнце давно светило и грело.
Спустились к реке, умылись.
– Ой, тяжело, – сказал Андрей. – Сейчас пойдем, Тишок, в город, поедим. Пить не буду, полечусь только. Давай тридцатку.
И тогда-то раздался ужасный – немой – крик. Царапал ручонками по груди. Кинулся и Андрей обшаривать тельце, пять раз перевернул, а потом начал бить его – молотил кулаками, как взрослого, пока не упал малыш. Видно, растерялся человек, или отчаялся, или не протрезвел как следует к той минуте.
Потом сел на бережок, сам заплакал. Поднял мальца на руки, понес в гору.
Видели люди, как ходили они взад-вперед по той дороге, по которой тащились ночью, заходили к хозяину, у которого гуляли.
Вечером вернулись к шалашику.
Выкопали на колхозном поле десяток картофелин.
Вскипятили котелок водички.
Из котомки достали два больших куска сахара. Малец сахаром наслаждался, как в первый раз: лизал, посасывал, ласкал синим взглядом.
Позже
