уставал, задыхаясь, садился на бревнышко, виновато поглядывал на Андрея.
Однажды во время перерыва Андрей сыграл ему на дудке несколько песен. Федя зачарованно глядел на него.
– А у меня тоже есть талант, – сказал. И вдруг тихонько запел:
Ой, сынку у матки ночку ночевал,
Ой, сынку матке сон свой рассказал:
«Ой, мать моя, мать, матушка родна,
Увиделось мне дренно во сне:
С-под правой пашки сокол вылетел,
С-под левой пашки соколенок…»
Голос у него был высокий, чистый. Улыбался, мелко дрожали губы от волнения, с надеждой глядел на Андрея.
– Хорошо?
– Хорошо! Еще спой.
Спел еще куплет, опять замолчал.
– Тебе в артисты надо, Федя!
– Нет… – покачал головой. – Нельзя за деньги петь, грех, голос портится… Научи меня на дудке играть.
– Зачем тебе?
Но взглянул на порозовевшие уши Феди, все понял: юность учительницы все еще не давала покоя.
Однако показалось Андрею, что с некоторого времени охота работать у Феди начала затухать…
А когда собрали венцы, подняли стропила и можно было начинать решетить, и вовсе не пришел к дому. Андрей поковырялся час-другой в одиночку и тоже бросил. Себе, что ли? Уж больно умный этот дурной.
Заглянул на следующий день – нет Феди. Забеспокоился: не заболел ли? На третий увидел: стоит в стороне, праздно смотрит.
– Федя, ты что?
Равнодушно отвернулся.
– Или учителка в примаки берет?
– Кто? – встрепенулся. – Учител… ка?
Наступил, наверно, период потемнения в его душе.
– Цугун пан табакс никс нима, – сказал и посмотрел в небо.
Андрей с Пустыльцевым и Царьковым нашли покупателя и кое-как, в рассрочку, продали недостроенный дом.
Через короткое время Федя опять ходил радостный и свободный: избавился от гнета собственности – денег и дома.
Теперь он все свободное время, а его у Феди было достаточно, проводил на кладбище, у могилки матери. Ухаживал и за другими – заброшенными – холмиками земли.
– Что Федя? – интересовались люди. – Родня твоя?
Отвечал неохотно, не сразу.
– Откуда я знаю? Может, родня…
Жить ему оставалось немного. Он это чувствовал и готовился переселиться как Человек.
А Соловью Андрею наконец снова повезло: позвал в помощники Степан Субботин, городской печник.
…Вам бы поговорить с дружками его, да опоздали… Что там, кажется, рука или нога, а смотришь – одному медные трубы играют, другому… После войны, помню, куда ни кинь – везде костыль, а теперь где они? У «Гитлера»…
«Гитлер» подразумевался иной, точнее – Гилтер, смотритель городского кладбища.
– Только мы с Рубидоном застряли на этом свете. Хотя Рубидон, конечно, и меня переживет, и Гитлера…
Он
