упал в сугроб. Мог бы и сам найти дорогу домой – запомнил направление ветра, но решил подождать.
А елку Андрей все же принес: через несколько дней увидел возле школы большую, выброшенную и отрубил верхушку.
…Было это через неделю, а может, две после Нового года. Стучит вечером в дверь, говорит: «Савельевна, малец у меня болеет». – «Чем болеет?» Я на него гляжу, он на меня. Накинула платок, пошла с ним. Как глянула на мальца, так обмерла. Кончается, а не болеет!.. Дышал, как… Век не забуду. «Доктор был?» – спрашиваю. Опять молчит. «Доктор был?» – кричу. «А? Доктор? Был». Потерялся мужик.
Бабы теряются, что про мужика говорить. «Где лекарства?» – «Лекарства?» Оно и правда, какие тогда лекарства?
А я что могу сделать?
Побежала домой, принесла пузырек спирта, две простыни, одеяло. Переложили в сухое, стала его растирать. Терла, пока руки не отнялись. «Три! – кричу, а он сидит. А у меня своих двое, оба воют. – Три, дурень проклятый, мерин рыжий, глухарь рожевский, мокрая курица…» Ору и плачу. А парень опять мокрый. Побежала домой – так и есть, стоят под дверью, воют. Налупила обоих, сунула в рот по картошке, схватила тряпок в охапку и назад. Открываю дверь, а он крюком висит над мальцом, волосики ему перебирает вместо того, чтоб спасать. Я его, Соловья, теми тряпками как шваркну по голове! «Дубина, – кричу, – лапоть, убоина!» Так и пробегала всю ночку. Весь спирт на него извела, все тряпки перенесла. Не знаю, я тогда парня спасла или бог помиловал. Да и потом, недели две еще веры не было. Малец-то немой, сказать не скажет… Царапает ручонками, пойми его.
Ну а Соловей… Тоже досталось. До того дожил, что лед с колодцев обивал, а потом по дворам за рублем ходил. Ясно, пока малец хворал, деньги кончились, а кормиться надо… Ох, я раз отбрила его. Ох и дала! Что ты, мужик молодой, здоровый, позоришься, груши околачиваешь, иди на завод, жеребец стаенный, бугай колхозный, козел рыжий…
Савельевна засмеялась.
– Ругаться я умела, – пояснила. – Лучше всех в городе ругалась. Даже Самовариха со мной не связывалась.
К весне дела у Андрея Соловья стали налаживаться. Во-первых, Тишок встал на ноги, начал вылезать на солнышко, хотя и задыхался еще, – но ведь не держать парня в погребе? Во-вторых, Андрей начал получать зарплату – устроился-таки грузчиком на кирпичный завод. Даже опять начал заглядывать раз в неделю к Либанову. Много, правда, не пил – рюмку-другую – прощался.
А главное – лето приближалось. Очень много надежд было на него.
Между прочим, опять за свои дурацкие шуточки принялся. Идет, например, люд в базарный день посередине улицы, Андрей пристроится сзади да как гаркнет: «Э-эп!..» Будто на бешеном коне мчится. Все врассыпную, а он хохочет.
Или пристанет к добрым людям: «Где дорога на Киев?» Те стоят, головы мучают, в самом деле, где? Ведь есть же. Один – размышляет – надо по старомогилёвскому большаку подаваться, другие – на Ходосы, а потом… Толпа соберется, спорят, Соловей стоит, радуется.
Начались паводки – совсем сдетинился: кораблики пускал с пацанами.
– Не
