солнца.
– Холодно, – сказала она, зябко поежившись и запахнув на груди полы меховой безрукавки.
– Ага, – кивнул Костик, глядя в смартфон.
Заверещал сигнальный зуммер – в котельную входили.
Валера, обычно любопытный от скуки полусуточного дежурства, не шевельнулся – слишком было худо.
Костик, вскинув белесую макушку, цепко прищурился, рассматривая через стеклянную дверь длинный проход, идущий вдоль котлов.
– Михалыч с Павлом, – доложил он Римме, которой с ее места коридора видно не было.
Да и сидела она спиной, не хотелось поворачиваться.
Римма кивнула:
– Наконец-то.
И посмотрела на Валеру значительно. Напоминала взглядом про соль. Соль – это было важно, это работа, и Валера не мог этим пренебречь.
Но тот – никакой реакции. Висел над столом своими плечищами – целый дом, не человек – и не дышал, казалось. Он даже не курил в таком состоянии. Он вообще отсутствовал.
Тут Римма впервые ощутила легкое беспокойство, но не успела к нему прислушаться. Отвлекли вошедшие, отогнали мысль. Или это ей потом так казалось? Не помешали бы – приняла бы меры вовремя, все поправила, и не пошла бы череда неприятностей, от которых едва не поломалась вся ее ровненькая, бодро текущая жизнь. Или все равно пошла бы?
Поди сейчас, догадайся. Потом все кажется истиной, даже туман, ее скрывающий.
Но тогда все было, как обычно.
В двери вкатились слесаря, чуть не трескались с мороза. Зарычали прокуренные голоса, ругаясь и споря.
К ним добавился писк Зои из компрессорной, вбежавшей в эту минуту, – и в тихой дежурке стало шумно и тревожно, как на вокзале.
– Починили? – спросила Римма слесарей.
– Починили, – хмыкнул сварщик Павел, тяжело неся перед собой бруствер живота и посверкивая глубоко заправленными под толстые бугры щек глазами. – Труба замерзла. Грели, грели – без толку. Один лед внутри. Пришлось отрезать, вваривать новую…
Он выругался, матерно и длинно.
Римма понятливо кивала. Морозы эти всем дали работы.
– Им же говорили не прикрывать надолго вентиль! – вставил Михалыч, присаживаясь на свободный стул. – Нет, они по-своему….
– Такой мороз!.. – снова выругался Павел. – Тут на пару минут оставь – замерзнет. А они чуть не на час, идиоты…
– А мы крайние, как всегда! – заметил Михалыч.
Михалыч – это сплошной форс, несмотря на свои шестьдесят. В такой мороз – кепка, надвинутая на правое ухо. Под кепкой – стальная щетка усов и хищный – «бабья смерть» – оскал улыбки. Про свои былые подвиги, алкогольные и постельные, готов был трепаться с утра до вечера. Не стесняясь окружающих, естественно. И даже этими окружающими вдохновляясь. Работник, понятно, самый золотой-раззолоченный. Что, правда, мог и подтвердить – руки были на месте. И за это держали на работе, не гнали на заслуженную
