обнажил насмешливый клык.
– Пошли, – поднялась решительно Римма.
Знала: пока она будет сидеть, и работа с места не сдвинется. И надо было дать ей начало. Иначе никак.
И Валеру защитить хотелось. Знала, Михалыч просто так не отстанет. А Валере плохо. Несмотря на размеры и этот бычий, с кровью, взгляд, он беззащитен словно ребенок. Она сама потом с ним поговорит. Без посторонних.
И вдобавок Валера мог взорваться. В таком состоянии от него чего хочешь жди. Это как котел, переполненный паром. Может тихо простоять, а может, как у них говорят, хлопнуть. Тогда беда.
– Валера, идешь? – спросил сурово Михалыч.
Он не боялся никого, это правда. И перед похмельным Валерой не спасовал бы, пойди тот в атаку. Словесную, конечно. Но и словесно Валера мог быть страшен.
Но Валера в атаку не пошел. Он вообще никуда не пошел – и не мог пойти! Неужели не понятно? Но работа есть работа. И эти люди имели право вторгаться в его боль и делать ее еще мучительнее.
Валера что-то замычал, не то кивая, не то отмахиваясь головой, как от мух.
– Он подойдет, – перевела Римма. – Пошли.
Михалыч, вовсе не удовлетворенный ответом – мычанием-то! – поднялся из-за стола. Медленно, словно выжимая на плечах потолок.
– А ты чего ждешь? – ощерился он на Костика.
Не сгонял злость – призывал к порядку. Костик был слишком хил, чтобы срывать на нем злость. Не добыча для взрослого мужчины. Но сказать что-то надо было, чтобы оставить за собой последнее слово. Последнее слово – это важно. Это выигранный бой. А Михалыч был по природе своей победителем. Во всем.
– Иду! – вскочил Костик.
Он выключил смартфон, уложил его в чехол, спрятав его глубоко во внутренний карман – ближе к сердцу. Затем ввинтился в громадный черный бушлат, погрузился по колено в серые валенки – на четыре размера больше его ступни – и стал похож на беженца. Впрочем, он всегда был похож на беженца.
Михалыч, скользнув тяжелым взглядом по Валере, махнул Костику рукой:
– Пошли!
На прощание он глянул на Римму и бровями указал на Валеру: занимайся, мол. Твое. И ушел, сопровождаемый Костиком, как ординарцем. Гордый мужчина, делающий одолжение красивой женщине.
Римма, едва закрылась дверь, метнулась с жалобным воплем:
– Валера!
Такая просьба была в ее тихом зове, такая смиренная нежность – камень бы раскололся.
Но Валера только повел мутным глазом и слегка приподнял голову.
– У? – сонно промычал он.
– Надо наколоть соли, – тем же нежным, умоляющим голосом проговорила Римма.
– Ага, – согласно покивал Валера.
– С Костиком мы не справимся, – продолжала Римма. – Куда ему? Ты же сам знаешь, какой с него работник. Он и лом не подымет.
И она улыбнулась, заглядывая в глаза Валере и пытаясь хоть как-то оживить его.
В
