ногами осколки наста и льда, и сердце, ударив раз, другой замирает в ожидании его мягкой поступи.
Но вскоре погода испортилась. Первой по спокойным улицам города пробежала позёмка, лавируя между фонарными столбами и колёсами автомобилей. Она скользила по гладким зимним дорогам, проворной мышью шныряла по всем углам и закоулкам. Затем разыгралась настоящая метель. Ветер сносил с крыш зданий целые снопы пушистого снега и скидывал их на головы нерасторопных прохожих. Белая пыль закручивалась в гигантских вихрях-водоворотах. Вьюга, запряжённая в снежную тройку, гуляла по степи. Она проносилась по зеркальным прудам, полируя их и без того гладкую, словно зеркало, поверхность, лихо скакала между коробками многоэтажных домов, завывая и улюлюкая. Ветер пел арию прихода холода и стужи, от которой кровь стыла в жилах. Страшный вой поднимался над округой, деревья и кустарники кланялись в пояс новым хозяевам замёрзшего города, на улицах царили хаос и неразбериха. Прохожих, подгоняемых ветром, заметало снегом. Острые ледяные осколки больно впивались в лицо, глаза залепляло. Стужа и метель на мгновение сковали жизнь.
Такого ненастья и врагу не пожелаешь.
Я шёл, закутавшись в воротник и капюшон, но мелкий снег всё равно умудрялся как-то проникнуть мне под куртку и холодить кожу, покрывая её сотнями мурашек. Сквозь плотную белую пелену едва различались очертания далёких домов. Орды ледяных кристалликов носились в бешеном вихре, преломляя свет и окрашивая окружающий мир в серо-мглистые тона.
Колючее дыхание зимы слизывало снежную шкуру с дорог, обнажая их рваные края, истерзанные острыми каблуками от девичьих сапог, и выплёвывало снятый скальп в виде сугробов через пять-семь метров далее этого места. Словно джин, вырвавшийся из волшебной лампы Аладдина, бушевала грозная метель. Освободившаяся из длительного девятимесячного заточения, она нещадно хлестала людей всё новыми и новыми снежными нагайками, обрушивая весь накопленный за время долгого томления гнев.
Я, сносимый вбок толчками дикой смеси ветра со льдом, поднял сузившиеся в узенькие щёлки, будто у эскимоса, глаза и взглянул сквозь искрившуюся серебром стену на дорогу, по которой шёл. Впереди посаженные ровными рядами дубки и расставленные через одну лакированные скамейки параллельными прямыми уходили в перспективу, как обычно уходят в призрачную даль рельсы железнодорожной колеи, и сливались далее пятидесятиметровой отметки в мутное серо-голубое пятно. Одно мне показалось странным в этой чудной картине пляски Эриды: на фоне бледно-синих деревьев, в тумане плыл некий странный силуэт. Фигура человеческого роста по мере приближения увеличивалась, обретала очертания земного существа. Вскоре, когда мы поравнялись, я смог разглядеть её получше. Это был мужчина в чёрном замшевом пальто с высоко поднятым воротником и, что меня поразило, без головного убора. Ветер трепал его светло-русые волосы, заплетая в них снежинки. Глаза были опущены вниз. Он прошёл мимо, как приведение, даже не заметив присутствия постороннего человека и растворился в белом водовороте пурги.
Я вернулся домой. Ветер угрожающе завывал, пытаюсь ворваться в мою комнату. Он яростно ломал деревянные рамы, просовывал свои когтистые лапы во все видимые и невидимые щели. Бумажная липкая лента, удерживавшая утеплитель – свёрнутые в мухобойку старые газеты, – потрескивала, медленно отклеивалась от белой краски и скручивалась в трубочку. А ветер тем не менее продолжал выть свою унылую острожную песню. Холодный воздух струйками сочился сквозь стыки между рамами и стёклами, стелился морозным одеялом по ковру. Я ещё подумал в тот момент о странном человеке в чёрном пальто с развивавшимися в потоке вьюги светлыми волосами: «Неужели ему не холодно?»
Метель бушевала вечером и ночью и успокоилась только под утро следующих суток. Конечно, она принесла с собой гостинцы для людей – угрюмые, вылитые из олова и свинца тучи, изредка ронявшие горстки снежного пуха на город. Но ближе к полудню небо прояснилось, снова засветилось приятной голубой мягкостью. Опять несчастного джина заперли в бутылке. И, пока дух зимы сидит и точит зубы на переменчивую во вкусе погоду, я решил пройтись по аллее, где вчера попал в разгар гуляния метелицы.
Тишина, безветрие и неотвратимое спокойствие господствовали кругом. Лёгкий морозец едва ощущался, его присутствие казалось мнимым, недействительным. Голые деревья, словно часовые, стойко держались на холоде, не допуская даже мысли, чтобы шелохнуться. Неожиданно для себя я увидел, что на одной из лавочек сидел вчерашний прохожий в чёрном пальто. Его волосы на сей раз были зачёсаны на левый пробор. Он, человек, гордо запрокинув голову немного назад и положив ногу на ногу, читал газету. Незнакомец смахивал на какого-нибудь петербургского дворянина конца девятнадцатого – начала двадцатого века, в костюме с высоко поднятым воротником. Гражданин в чёрном пальто в самом деле был одет как-то старомодно, но, признаться, очень величественно. Вероятно, этот самый жёстко стоявший воротник, скрывавший целиком всю шею, подчёркивал статность необычного господина. При встречи мною вдруг овладел сильнейший интерес к этой личности и я тут же присел на стеклянную замороженную лавочку рядом
