казак вдруг почувствовал недостаток воздуха и шатаясь подошел к окну. Ветерок с улицы немного освежил его разум, и он окинул взглядом комнату.
Данила опустил голову и нахмурился, а Пелагея крепко прижимала малышку к груди, иногда целуя в золотую макушку. Старики на лавке всем своим видом демонстрировали любопытство, даже непоседливый Лука затаился рядом с дедом. Все взгляды были прикованы к дьячку и каждый ждал объяснения и долгого рассказа.
Тот задал Ксении последний вопрос, на который она испуганно округлила глаза, но через мгновение все же согласно кивнула.
Тогда он встал, и сказал, обращаясь к Даниле:
– Гостья ваша – сирота, младшая приходится ей племянницей, и окромя друг друга, никого у них на свете нет. Дурного они не сделали. Большего сказать не могу, кроме как – Бог сироток любит. Дальше ты решай, Белоконь.
Взяв из рук Пелагеи чашку с компотом, дьяк продолжил:
– На сечи кошевой принимает всех православных людей. Примешь ли ты – решай сам. Тот час я и таинство крещения проведу. И помни, есаул – у меня дом большой.
Данила посмотрел на жену, опять взявшую на руки маленькую Зою и прижимавшую ее к себе как родную и понял, что даже если бы он, сойдя с ума решил прогнать несчастных, то жена бы ему не простила.
– Спасибо тебе отец диакон, за помощь и за доброту. Другого и не ждал я от тебя. Делай, что должен, а жить у нас останутся. У тебя детей много, вот пусть и у нас будет хотя бы трое.
Дьяк улыбнулся, воистину Господь творит чудеса и сводит покинутых детей и родителей, которые не в силах создать потомство. Ему ли не знать, как иногда судачат завистливые кикиморы, что Пелагея, такая красавица и умница, а детей родить не может, после бестолкового Луки. Тихонько судачат конечно, потому как в прошлый раз, когда жена Данилы услышала о себе плохие слова, поотрывала болтливой бабе косы.
Про себя же дьяк подумал, что никогда историю несчастных гостей никому не расскажет, кто знает, насколько дремучим может оказаться испуганный народ.
8
Ксения не могла перестать крутиться у зеркала – никогда раньше она не чувствовала себя такой красивой и нарядной – наконец, не без помощи умелых рук Сесилии, материнская одежда стала ей впору. Но назойливое ощущение, что в ней что-то не так не отступало.
Пышная юбка и рубашка скрывали ее худобу и подчеркивали талию, а светлые русые волосы в честь праздника украсились цветочным венком с множеством лент.
– Хватит прихорашиваться, моя дорогая. Пожалей сердце юного пана Дехнеля, если ты станешь еще красивее – оно не выдержит.
Улыбающаяся мачеха стояла у двери.
– Не издевайся надо мной. Чем дольше я смотрю на себя, тем дурнее кажусь. Наверное, лучше бы мне вообще остаться дома.
Сесилия засмеялась:
– Красивей тебя на празднике не будет никого. Разве что твоя сестра, – она притворилась задумавшейся и рассмеялась, увидев испуганное лицо
