style="font-size:15px;"> Любовь и дума в царстве суеты
Виной Творца не ладят ежечасно,
Но ради наивысшей доброты.
Мы сердимся, а как оно прекрасно,
Что может открываться вновь и вновь
Его неправосудие – любовь!
Уж если не давалось яств Ему,
То чем угодно было пробавляться?
Господь господ, уча других уму,
Слугою слуг искал у них являться:
Делить их огорчения в тиши,
Своей корыстью жертвенно скудея;
Томиться часто бурями души,
Собой вполне достаточно владея.
Жалеть умел Он искренно того,
Кто в мире никакой не знал опоры,
Кто с болью знался более всего.
Малейшее ценили чьи-то взоры:
Сердечного даяния краса
Нередко возрастала в чудеса.
Легко ценить, увы, совсем иных
И чуждыми прельщаться берегами.
Трудней любить отпущено родных:
Они способны чудиться врагами.
Такими знал их ярый Моисей,
Мессия же, своё благовествуя,
Любить их изрекал округе всей,
Врагами не без шутки именуя.
Но так и признавал издалека,
Что холить их едва ли сердце радо,
Что нежность эта крайне нелегка.
Понятно по Нему, что нам и надо
Мучительно любить, а не легко,
Своих, а не того, кто далеко.
Пожертвовать отмерилось Ему
Прекрасным, а не подлинно разбойным,
И будто бы смягчиться потому
Над миром, истребления достойным.
Искал Он ублажения себе
В ужасной пытке собственного Сына —
Поверю ль я подобной городьбе?
Пойму ль иначе бред иудаина?
Любому, чья разумна голова,
С аффектом откликаться глупо всё же
На связные, но дикие слова.
Стыдиться мне приходится похоже
Нешуточной полемики своей
На почве веры с архиверным ей.
Смирение – не чудо красоты,
Когда за ним иное не таится.
А радовать умеешь, если ты
Взорвался, чтоб учтиво обратиться;
Бичуешь если барина в себе,
Родителей владыками считая;
Склоняешься ко старческой мольбе,
Не зря Сираха в Библии листая.
Смирение даётся нелегко,
Хотя бы смысл его первостепенный
Без лучших уст открылся глубоко.
Так Он, его глашатай несравненный,
Серчая на различные сердца,
Хулой
