ответил мальчишка, усиленно крутя педали.
– А живешь где? – спросил Новак.
– Здесь недалеко, на Волынской, —мальчишка показал головой налево.
–Домой, видать, уже не успеешь, —многозначительно произнес Новак.
– Не успею, —печально вздохнул мальчишка, вспомнив свою двухлетнюю худенькую сестренку, которая каждый вечер ждала брата с гостинцем.
– Зачем согласился тогда?
– Пятнадцать злотых на дороге не валяются, —тяжело дыша, ответил мальчишка.
– И то верно, —кивнул головой Новак, —тогда за риск еще пятерку накину.
– Щедрый пан, —воскликнул мальчишка и закрутил педали еще сильнее.
– Так что делать будешь?
– Не пропаду, —с придыханием ответил мальчишка, которому тяжело давались слова, поэтому Новак не стал его больше расспрашивать. На улице потемнело. Улица Сенная, дом номер 8, Новак крутил в голове этот адрес, который показался ему знакомым. Он даже припомнил длинный, четырехэтажный дом с красивыми балконами и широкой аркой. Этот дом стоял совсем рядом с улицей Твардая. Новаку даже показалось, что, кажется, он видел этот дом сегодня утром, стоя с паном адвокатом недалеко от блокпоста. Он также припоминал, что частенько ходил мимо этого дома, но ни разу не столкнулся с пани Юдифь Эйдельман.
А если бы столкнулся, то сказал бы ей: «Пани Эйдельман, неужели вы меня не помните. Мы встречались в конторе вашего отца на Банковой площади в августе тридцать седьмого». Потом он бы расспросил пани Юдифь об ее отце, пане Эйдельмана, а затем предложил бы свою помощь и пригласил бы пани Юдифь в лучший ресторан. Да хотя бы в то же Мерил —кофе, где поет Марыся Айзенштадт. Они зашли бы в круглый зал с низким потолком. Повсюду, прижимаясь друг к другу, стояли бы круглые столики, но для него официант поставил бы столик рядом со сценой, где усталый пианист, в ожидании выступления Марыси Айзенштадт, играл бы что – то грустное и невероятно скучное. В это время, пока около них суетились бы официанты, весь зал во все глаза рассматривал бы пани Юдифь Эйдельман. Новак представил, как бы ее пожирали глазами подвыпившие посетители, вальяжно развалившиеся на своих стульях, и бросали бы на него завистливые взгляды.
Он вспомнил как она выглядела в августе тридцать седьмого года. Этот образ навсегда застрял в его сердце, обжог внутри, оставив незаживающую рану в его душе. В тот солнечный, августовский день, когда он встретил ее в адвокатской конторе пана Эйдельмана, она была в легком, летнем, подчеркивающем все достоинства платье светло – бежевого цвета и в бордовых туфлях на высоком каблуке. Ее длинные, сильно вьющиеся волосы светло – каштанового цвета были небрежно собраны на голове. Она была в волнении и видимо ей не терпелось что— то рассказать отцу и от того, что рядом с ним были посторонние, она надула губки, отчего они стали еще чувственнее. Все в ней тогда было страстно и горячо: движения, пышное тело, глаза. Этими большими и яркими глазами, она жгла его, а он, опустив
