что все нормально, он просто простыл. Женщина, повысила голос, а ее сгорбленный муж в очках, на котором висело старое пальто, повернулся к ней и громко попросил немедленно уйти. Пассенштейн заметил, что возня у блокпоста несколько раз привлекла внимание унтерштурмфюрера и он два раза с нетерпением посмотрел на неспокойную женщину. Пассенштейн уже хотел спросить разрешения у унтерштурмфюрера и самому силой увести женщину, но не успел. Унтерштурмфюрер подошел к еврейской бригаде и вытащив пистолет из кобуры, показал семейной парочке отойти и встать рядом. Пассенштейн застыл, глядя на эту сцену. Жена и муж прижались к друг к другу, опустив головы, и муж кажется, что— то успел сказать жене, взяв ее руки в свои. Затем прозвучало два выстрела, а после унтерштурмфюрер вернулся к Пассенштейну с таким счастливым видом, будто он только что разделался с двумя надоедливыми комарами. «Так стало быть вы учились в университете Гумбольдта в Берлине?» —как ни в чем не бывало спросил унтерштурмфюрер, пряча пистолет в кобуре. В глазах унтерштурмфюрера оцепеневший Пассенштейн не увидел ненависти или злости, напротив они были спокойные, уверенные и приветливые. Ими движет не ненависть, после рассуждал Пассенштейн. Ненависть —сильное, горячее и ядовитое чувство. В глазах же унтерштурмфюрера ничего такого Пассенштейн не увидел. Напротив, они были холодными и ясными. Нет, решил тогда Пассенштейн, это не ненависть, или не только она, здесь таится более глубокое. Пассенштейн не в силах был все это объяснить себе, он лишь осознал, что это может значить. А значить это может только одно —всем евреям конец. С того апрельского дня все изменилось. Пассенштейн, словно загнанный зверь, искал как обмануть неотвратимость. Он обдумывал различные варианты, но каждый из них разбивался и был неосуществим. Наконец он пришел к единственному возможному решению и испугавшись, отогнал эту мысль. Прежде чем он принял эту мысль и свыкся с ней прошло долгое, мучительное время. Неожиданная сегодняшняя встреча ранним утром на блокпосту совершенно убедила Пассенштейна в правильности своего решения. Эта встреча была настоящим подарком, ведь до нее Пассенштейн не знал, что делать и как ему совершить задуманное. Теперь же пазл сложился, ну или почти сложился.
Закончив дежурство, Пассенштейн заторопился. До встречи оставалось пять часов, но ему нужно было еще дойти до комендатуры на улице Купецкая на другом конце гетто, затем отстоять в гарнизонной разводке, а потом, получив дневной паек, забежать домой, к семье. Ежедневному послесменному проведению гарнизонных разводок положил начало еще прежний начальник еврейской полиции Юзеф Шеринский6, относившийся к этому действию с величайшим вниманием. Оно и понятно, сам то он до войны дослужился в польской полиции до звания полковника и рьяно, а порой остервенело пытался привить еврейской полиции, состоявшей черт знает из кого, настоящие, как он считал, ценности. Пассенштейн, в компании двух —трех сослуживцев быстро вышел к мосту на улице Хлодной, соединявшему малое и большое гетто. В это время поток людей по мосту был огромный. Пассенштейн вышел к мосту со стороны малого
