серьезным проницательным взглядом.
– Тьфу ты, чертяка, – немного отшатнулся от него Александр, – тебе бы приведением в старинных замках работать, а не денщиком у капитана. Или в окопы тебя, и можно без винтовки. Немцы сами со страху разбегутся от одного вида. Вольдемар, – повернулся он к Владимиру, подождав, пока Семеныч поставит кружку с водой на деревянный, наспех сколоченный из неструганых досок стол и выйдет из землянки: – отправь ты его в окопы. Ей-богу, зачем тебе этот белый черт нужен? Только пугает всех.
Владимир молча взял кружку с холодной водой, залпом выпил ее до дна и вытер губы рукой. Он уже понемногу пришел в себя после столь короткого сна, хотя голова еще гудела, наполненная не успевшим исчезнуть до конца забытьем. Затем он внимательно посмотрел на вход землянки, куда только что вышел Семеныч, наверное, пытаясь понять, слышит ли тот их разговор или нет, встал и сделал несколько шагов вокруг стола, расхаживая отекшие ноги.
– Ты знаешь, Саша, – негромко сказал он полковнику, – Семеныч у меня, почитай, один остался в роте из сибиряков. Вот так, брат, вроде рота у меня считается сибирскими стрелками, а сибиряков в ней уже почти никого и не осталось. Белорусы, украинцы, тамбовцы есть, а сибиряков нет, – продолжил он с горечью в голосе. – Те, с кем из Иркутска вместе на фронт ехали, уже в этой земельке в могилах братских лежат. А некоторые и вообще без могил валяются по здешним полям да лугам. И похоронить по-человечески хочется, да германцы не дают. Вот Семеныча и берегу, пусть хоть он правду расскажет о роте. Что смело и храбро сражалась она, что честью и славой покрыть себя успела. Что не было у нас ни трусов, ни предателей, как бы тяжело нам ни приходилось воевать.
Владимир поднял на Александра вмиг погрустневшие глаза и негромко, словно боясь, что Семеныч их подслушает, стал говорить дальше, словно пытаясь исповедаться перед случайным попутчиком:
– Ты не смотри, что Семеныч весь седой. Ему-то всего двадцать три года, сопляк еще, жизни не видевший. После одной атаки его санитары с поля боя ночью вытащили, посчитали, что мертвый, и в могилу к мертвым бросили. А утром землей засыпать стали, а он рукой и шевельнул. Кто-то из санитаров заметил, стали его из могилы вытаскивать, а он глаза и открыл. На второй день седой стал. Ребята говорили, что на глазах седел. И все время молчал. Только через неделю разговаривать стал. Его бы по уму списать с фронта, да боюсь опять загребут. Сам видишь, какая нехватка солдат нынче. Вот и взял к себе в денщики. Ему-то со мной спокойнее будет. В атаки с собой не беру, запрещаю. Пусть здесь сидит и уют мне создает, – уже более веселым тоном закончил Владимир.
Он сел за стол и пристально посмотрел на продолжающего стоять Александра.
– Рассказывай, дорогой, зачем ты из штаба в наши вшивые окопы приперся. Не на Семеныча же любоваться?! И вряд ли меня менять пришел, прислали бы кого попроще.
Неделю назад немецкий снайпер прямо
