обожгла желудок и приятным теплом стала растекаться по телу. Он уже и не представлял, что где-то есть фарфоровая или хрустальная посуда и нормальная еда. Почти два года, проведенные в окопах, выжгли из его памяти все, что касалось нормальной человеческой жизни. В его памяти осталось совсем немного того, что было с ним два года назад, и здесь уже выглядело совсем нереальным, чем-то фантастическим и будто бы даже произошедшим не с ним. Два года, проведенные здесь, на передовой, словно слились в какую-то вечность. Владимир уже не помнил начала, не видел и конца всего этого. Казалось, что только смерть могла вырвать его из этой кровавой жизни. Но о смерти он не думал, хотя она каждую минуту давала о себе знать, забирая в свои костлявые объятия все новых и новых людей.
Иногда, в периоды затишья, он вспоминал детей, представить их повзрослевшими у него не получалось. Наверное, у Даши уже коса до пояса, а Димка все так же носится в своей матросской форме и всем объясняет, что он моряк. Почти не вспоминалась Софья, а ведь он так любил ее открытую светлую улыбку. Он вспоминал, что, когда она улыбалась, солнце начинало светить ярче, весь мир сразу становился добрее и чище, в душе зацветали ландыши. И тогда Владимир мог часами без умолку болтать ни о чем, нести всякую смешную чушь, лишь бы видеть эту прекрасную улыбку жены. Иногда на смену этим воспоминаниям приходила Наталья. Как же он мог тогда уехать от нее, оставив одну в этом шумном городе, толком и не попрощавшись? Он старался не вспоминать о ней, чтобы не причинять себе ненужную боль. Сердце начинало покалывать, когда он представлял, что могло произойти в ее жизни за это время. Он боялся и одновременно с чувством самоистязания изводил себя мыслями о ней. Когда наступал предел душевным терзаниям, ему становилось так глубоко наплевать на себя, что со стороны казалось, что он сам ищет смерти. Может, так оно и было, так как в эти мгновения он искренне считал, что только смерть может поставить в этой ситуации жирную точку. Но пули не брали его, осколки пролетали мимо. Так и прошло почти два года вдали от всех. Вначале ему казалось, что война и время все излечат, но потом он понял, что от себя не убежишь, как ни старайся, и махнул на все рукой. Так и жил, от воспоминания к воспоминанию. Ничего другого у него уже не оставалось.
– Пей, брат, а то вскипит, хрустальных бокалов у меня нет, – сказал он Александру, который долго, брезгуя, не решался взять эту замусоленную, пропахшую солдатской землянкой и песком кружку. Наконец решился, взял и стал пить водку неторопливыми мелкими глотками, словно стараясь растянуть процесс.
Владимир налил еще по одной, они выпили и сидели молча, каждый погрузился в свои мысли. Владимиру начинать разговор не хотелось, он думал о предстоящем деле, о том, что нужно опять бежать, ползти по этой грязище, лезть под пулеметы, подниматься на эту проклятую высоту, выбивать немцев из траншей. А самое главное, сможет ли батальон в этот раз удержать их? В том, что батальон захватит первую линию окопов даже такими поредевшими силами, Владимир не
