за белой дверью, шпингалет щелкает как-то уж слишком звонко и с долгим отзвуком, заглушая голоса снаружи.
Через пару минут я опять в состоянии участвовать. Или хотя бы присутствовать, слушать. Но дома царит тишина. Папы уже нет. Только доносится дребезжащий хлопок металлической двери на лестничной площадке и размеренное гудение лифта. Он поднимается. Или опускается. А я иду на кухню.
По дороге ловлю мысль, а вдруг мама тоже ушла, побежала следом. Потому что тишина как-то уж слишком подозрительно тихая и всеобъемлющая – пустая. Но действительно нахожу ее на кухне. Она стоит у окна, спиной ко мне, держится рукой за занавеску, словно никак не может решить, задернуть ее или отдернуть.
– Мам! А что это только что было?
Мама медленно оборачивается, смотрит на ме-ня с негодованием, будто я полная дура и вопрос мой идиотский. А потом произносит патетично, как плохая актриса из дешевого сериала, всплескивая руками:
– Он нас бросил!
И я не верю. Это же не кино, это же жизнь.
Но мама продолжает:
– Ушел… к своей первой и самой большой любви.
Господи! Она может говорить нормально?
Может. Смотрит в пол, мнет собственные пальцы, бормочет, не обращая внимания на то, слышит ее кто или нет.
– Я так и знала, так и знала. Чувствовала, что не к добру она вернулась. А ведь считала ее подругой. До конца не верила, что она способна на такое. Я бы никогда с ней так не поступила. Я же и тогда, в школе, чувства свои задавила. Только чтобы им не мешать. Терпела. Рядом была, но терпела. Даже не пыталась его увести. Думала, что, раз мы подруги, иначе просто нельзя. А она…
Мама поднимает глаза, смотрит растерянно, с надеждой и спрашивает – у меня:
– Агата, ну как же так?
Она действительно полагает, что вот сейчас я ей все разъясню? Я? Разъясню? Прекрасно понимаю, что надо сказать что-то успокоительное, но абсолютно не представляю что. Потому как по-прежнему не верю в реальность происходящего.
Да ну, ерунда какая-то. Этого не может быть. Потому что не может быть – и все. Какие еще разъяснения?
«Папа ушел и больше не вернется», – произношу про себя и только сильнее убеждаюсь: фигня полная.
– Ужинать будешь? – не дождавшись от меня никакой реакции, интересуется мама. Эмоций в голосе ноль. Я вообще сомневаюсь, что она понимает, о чем говорит, нужные слова вылетают на автомате, срабатывает стойкая ассоциация: вечер, кухня, плита, запах еды. – Все готово, – добавляет и с чувством выполненного долга уходит в комнату.
Я, тоже на автомате, подгребаю к плите.
И это называется «готово»? Котлеты пожарены, с ними все в порядке – лежат на сковородке. А вот макароны хоть и сняты с огня, но не слиты, преют в кипятке. Мне кажется, я даже замечаю, как их раздувает с каждой секундой. В голове у меня творится примерно то же самое. Она пухнет от бесконечно добавляющихся вопросов, а я не знаю, в каком порядке на них отвечать, мысли бестолково
