my home
You continue to try to resurrecting me
For my soul has already risen
And hope is gone, so why keep wishing
Она многое что объясняет и проясняет, но, к несчастью, в то время, у меня не было никого, кто бы мог мне её перевести…автоматические переводчики, каких только я не перепробовала на Интернете, с текстом такой сложности не справлялись и выдавали мне совершенную бессмыслицу.
В один из мартовских утренних дней, просматривая его блог, я перевела оставленный кем-то комментарий под его фотографией, в котором женщина игриво и весело называла его «мой любимый муженёк».
Вот и всё.
Я тут же отреагировала отчаянным письмом, в котором, в полубезумном состоянии, многократно маниакально твердила: «За что Вы со мной так поступили, что я Вам сделала, почему ничего не сказали за всё это время, зачем пользовали мою Душу ?», в то же время понимая, как жалка я была в своих рыданиях и стенаниях, и что ответа на эти вопросы я, конечно, не получу … Писала, что чувствовала себя будто приговорённый к смерти, пишущий последнее письмо в ночь перед казнью, что в этом письме, мне необходимо высказать всё, ведь другого шанса у меня уже никогда не будет, а это – невозможно. И много ещё чего вылилось у меня на экран. Завершив всё последним выдохом со словами, чтобы он убирался вон из моей жизни.
Что ещё можно было написать в таком случае ?
И он ответил. Спустя всё это время. Сдержанно, хладно, кратко, с нарочитым тоном пренебрежительной назидательности. Сообщил лишь, что 4 месяца назад, он вернулся к своей второй жене, с которой был в разводе в течении 5 лет, и что больше ко мне никогда не придёт.
Так оборвалась эта Любовь.
Мне же не надо никаких обещаний и любовей. И, Сохрани Боже – «помощи», даже словесной !
Просто – быть, – ну, где угодно, а уж всё остальное, недостающее – чувства, нежности, верности, это – я сама доведу: дочувствую, допридумываю, довоображаю. И всем этим буду кормиться, потому что с этим сердцебиением, я могу свершить непостижимое, невообразимое !
Ведь задержись он тогда – останься он на полгода, в каком угодном образе и поведении: в том молчаливом, безответном и бессловесном, в которое он погрузился и в котором провёл последние 4 месяца нашего одностороннего «общения», спрятавшись за спинку дивана, – я бы уж конечно, вне сомнений, к настоящему времени … развелась.
Но он ушёл.
Я даже слышала грохот падающей закрывающейся крышки от рояля в пустом зале и мерный, жёсткий стук удаляющихся мужских туфель, вперемешку с раздирающим сердце перетирающимся песком на полу. Я и сейчас это слышу. Всегда буду слышать.
И вот что ещё, самое главное: эхо. Оно-то и самое страшное в этом видении. Туфли, крышки, песок – всё стерпимо. Кроме этого заглатывающего и пожирающего мою замученную Душу, эхо.
Трусоватый и эгоистичный Камаленька выбрал то, что выгодно и удобно было только ему. Не имея грамульки смелости даже в этом признаться, подло продержав меня в сумерках незнания в течении 4 месяцев. Конечно, меня это полоснуло и в продолжении 8 месяцев, я переживала отчаянно тяжело.
Женщину эту, – бывшую жену, которая была старше его на 10 лет,– он не только не любил, но и нимало не уважал, многократно с издёвкой и омерзительным смехом, рассказывал мне, как, после развода и до сегодняшнего дня, она постоянно ездила к нему из Касабланки в Рабат, приходила на квартиру: стучалась, плакала, умоляя
