коленопреклоненной перед голеньким пухленьким младенцем, бессмысленно вцепившимся в подол ее драпировки.
… Выслушав длинную торжественную речь о том, какое мне оказано одолжение – девяностатысячелировый номер на восьмом этаже за полцены – отправилась туда спать. Этот номер был так же хорош, как и сто пятьдесят седьмой, но я не ощущала радости, как прежде. Закрыв за собою дверь изнутри, поняла, что устала и что вследствие побоев и таблеток «сахарина» не могу ни на чем сосредоточиться. Я очень испугалась, что такой и останусь: ведь почти все можно преодолеть, если только не потерять разума… Сделала первый миланский набросок – вид из окна.
Вечером, по телефону вызвали вниз: какой-то щедрый чиновник из консулата (а может быть, сам консул) прислал два билета на метро. По возвращению в номер буфетчик, окликнув, угостил тостом и чаем. Запомнилось его худое лицо; темные, грустные, все понимающие глаза.
И вот, утром я приехала в Милан, в консулат. Пройдя, как и все, строгий досмотр на наличие, вернее, отсутствие бомбы в портфолио, приблизилась к стеклянному барьеру, откуда на меня смотрел улыбающийся голубоглазый чиновник-джентльмен. Он узнал меня по многочисленным автографам, оставленным на моем лице Франческо.
– Вы были изнасилованы?…– спросил он с непонятным мне сладострастием, и глаза его, в ожидании ответа, превращались из голубых в желтые. Люди в очереди нетерпеливо подталкивали сзади. Я сухо попросила его выдать мне соответствующий бланк.
В конце концов, это еще не суд.
Глядя мимо, официально разочарованно, он так же сухо поблагодарил меня за «внимание к преступным особам» и выразил сожаление по поводу того, что консулат мне ничем помочь не может, так как я пока еще не американская гражданка (а гражданства в США эмигранты ждут пять лет). Тем не менее я могла бы оставить свой «рипорт», то есть рапорт, в интернациональной, вернее, иностранной полиции.
Дал адрес, как оказалось, ложный.
Но я все-таки нашла эту полицию: огромное одноэтажное, больше похожее на гараж, здание; а перед ним стоит в очереди за бланками для «рипортов» многотысячная, и я не преувеличиваю, толпа – очевидно ничьих граждан…
Когда очередь приближается ко входу в полицию-гараж, ее встречает группа бандитов, одетых в полицейские и в военные униформы; они отгоняют людей назад, – так отгоняют скотину, – пускают в ход дубинки, при этом не говоря ни слова по-английски, и вообще ни на каком другом языке, кроме своего. Я поняла, что это глупая, бессмысленная затея: искать мистический конец очереди за мистическими бланками, в то время как нужно еще где-то на Центральном Почтамте получить деньги из Нью-Йорка, – в консулате дать взаймы отказались, не дали ни цента, и все потому, что я не их гражданка. Плюнув (мысленно), отправилась пешком (дарованные два билета на метро кончились) искать почтамт… Молодая цыганка с грудным ребенком на руках схватила за полу плаща. Вскрикнув я отшатнулась, пошла быстрее. Слышала ее догоняющие шаги, страстный шепот:
– Синьора… Манджаре…* (*поесть)…
Шла,
