справлюсь на чистом вдохновении, но споткнулся на арпеджио, цепочку аккордов сыграл чересчур медленно – боялся ошибиться.
– Что ж, Илья, пересдашь через неделю, – сказала Ирина Павловна, мой преподаватель по фортепиано. Ей все равно, пересдам ли я вообще. Я знал, потому что недавно случайно услышал, как она говорила обо мне другому преподавателю:
– Пианистом все равно не будет. Рука небольшая, пальцы не беглые. Даже концертмейстером, думаю, не станет – сам не захочет. Есть амбиции, но таланта мало. Музыкальные школы любят таких: пойдет преподавать.
Ей было все равно, кем я стану. Несколько раз она даже пыталась уговорить меня перевестись на другую специальность, связанную с музыкальным образованием. Но я не пошел.
– Подготовься как следует к следующей неделе, – равнодушно сказала мне Ирина Павловна в конце урока.
– Хорошо, – кивнул я и вышел из кабинета. На душе было муторно. Я нет-нет, да и вспомню, что пианист из меня не выйдет. Никогда не выйдет.
Машинально – ноги сами шли – поднялся на этаж, постучал в кабинет номер тридцать шесть, заглянул.
– О, какой человек пришел! – сказал Юрий Васильевич.
Он всегда мне так говорит, когда я прихожу один, в индивидуальном порядке. Не знаю, может, он так говорит и другим. Но мне сразу становится легче от того, как он поднимается со своего места, прошаркивает к ученическим партам, берет один стул – для меня – и подставляет к пианино рядом со своим.
Я ставлю на полочку для нот первый том «Хорошо темперированного клавира» Баха, как будто так и надо, как будто у меня урок полифонии по расписанию, а не перемена между парами.
– Посмотрим, – Юрий Васильевич раскрывает ноты, они чуть не падают с полочки. Я поддерживаю их за уголок, чтобы не сползали больше. – Какую фугу разберем?
От учителя исходит такой запах, который вызывает во мне образ заржавевшего кофе. Не знаю почему. Что-то горькое и кисловатое.
– До диез минор, – говорю я.
Его голова трясется, пока он листает.
Ведь ни слова мне не говорит о том, что фуга до диез минор – самая сложная! Не говорит мне, что я чего-то могу не понять, не говорит, что мне слишком рано разбираться с ней. А уже нашел нужную страницу и на видавшем виды пианино наигрывает тему фуги до диез минор. Мне уютно – с этим старым пианино и этим старым человеком, влюбленным в полифонию.
Я слежу за его узловатыми пальцами на белых, заигранных, как будто обгрызенных по краям, клавишах, и вспоминаю: тема – это лицо произведения. Я сочиню лучшую фугу на курсе. Подготовлюсь, поиграю фуги других композиторов, послушаю, что расскажет Юрий Васильевич, – и сочиню свою. С моей темой.
В кармане у меня тот самый фантик. Иду мимо стендов с информацией о концертах к выходу. У двери меня догоняет Гена. Сегодня мы с ним еще не виделись – не было совместных пар.
– Я почитал про Тота, – выпаливает Гена.
– Да не надо было.
– Кроме всего прочего, чем он занимался – библиотеками, чиновниками, учеными –
