делаешь. Видимо, нас все устраивает. Такой вывод напрашивается, разве нет?
– Да, это выглядит именно так. Но мы не…
– Мы живем как нас научили жить. Твой отец орал на твою мать, твой муж орет на тебя. Это нормально, это так, как было всегда. Ты знаешь, что тебе делать. Я знаю, что мне делать. Но как только наше привычное безобразие прекратится, мы окажемся в окружении неведомого. Ничто не пугает человека больше неизвестности. В незнакомом лесу любой предпочтет идти по тропинке.
– Мне неприятны твои рассуждения, хотя я признаю, что в них есть доля правды, – выговорила я сквозь собственное сопротивление. – Но, если так считать, то мы просто напуганные идиоты.
– А разве нет? – фыркнул Науэль. – Чтобы измениться к лучшему, ну или сдохнуть окончательно, нам нужен большой взрыв. Протоптанные до нас дорожки будут уничтожены, и нам придется прокладывать собственные. Впрочем, скорее всего, мы просто изо всех сил будем пытаться восстановить то, что было.
Меня затопила усталость. Может, действительно, мы не способны ничего изменить, потому что даже настоящего желания попытаться – и того у нас нет? Наверное.
– Он не сердится, когда ты возвращаешься под утро? – спросила я.
– Нет. Он знает про тебя.
– Знает? – удивилась я. Своим предыдущим Науэль про меня не рассказывал. – И как он к этому относится?
– Как и ко всему остальному – адекватно.
– Ты уже почти два года с ним, – «…и шесть лет со мной», – добавила я мысленно. – Рекорд. У него так много книг, или ты так медленно читаешь?
Науэль приподнял брови. При мне он ни с кем другим не протянул дольше месяца. Видимо, тот психиатр действительно хорошо ориентировался в темных закоулках человеческих душ, если смог сладить с неуживчивым Науэлем. Их отношения были особенными, они пошли Науэлю на пользу, что поначалу меня радовало, а потом начало вызывать гложущее беспокойство. Как будто мое пребывание в жизни Науэля теперь под вопросом.
– Который час? – я приподнялась, как всегда «после цветов» ощущая себя совершенно разбитой.
– Почти пять, – Науэль не носил часов, но внутреннее чувство времени его редко подводило.
До смерти хотелось курить. Я села на кровати и застегнула на груди платье, которое, должно быть, расстегнула сама в агонии прорастающих цветочков. Наверное, оголись я полностью, Науэль и тогда не обратил бы внимания. Когда я наклонилась обуться, в голове качнулась боль. Я ощущала себя помятой, как лист бумаги, брошенный в мусорку.
Свет в вестибюле был приглушен. Портье отсутствовал, и Науэль оставил ключ на стойке. Я посмотрела на настенные часы. Без десяти пять.
– Как тебе это удается? Ты же почти всю ночь провалялся среди синих видений.
– Жизнь уныла. С тоски отсчитываю минуты.
Его шутка мне не понравилась. Любой момент этой ночи был лучше пустых дней, ей предшествующих, но это не отменяло мое разочарование. Науэль говорил, что я отношусь к тем немногим людям, в компании которых
