странным безрадостным смехом, который оборвался так же резко, как и начался.
– О, но они не были настоящими. Вовсе нет. Шум, который вы слышите, издают мыши. Одному Богу известно, сколько их здесь. – Она смерила меня взглядом, и уголок ее глаза дернулся. – Я вот думаю, не желаете взглянуть на шкаф в детской, в котором скрывается потайная дверь?
Кажется, я даже пискнула.
– С удовольствием.
– Тогда идемте. Подъем предстоит долгий.
Пустой чердак и далекие часы
Она не преувеличивала. Лестница карабкалась ввысь виток за витком, с каждым пролетом становясь все уже и темнее. Как только мне показалось, что я вот-вот перестану различать окружающее, Перси Блайт щелкнула выключателем тусклой электрической лампочки без абажура, которая свисала на проводе с высокого потолка. После этого я разобрала, что к стене примыкают перила, помогавшие осилить последний крутой пролет; приделаны они в 1950-х годах – предположила я по скучной практичности металлической трубы. Кто бы и когда бы это ни сделал, я мысленно поблагодарила его. Ступеньки были опасно истерты, что особенно пугало теперь, когда они были видны, и я испытала немалое облегчение, поскольку было за что ухватиться. Куда меньше радовало то, что при свете я разглядела и паутину. Этой лестницей давно никто не пользовался, и местные пауки об этом знали.
– Няня брала с собой сальную свечу, когда отводила нас спать, – поведала Перси, приступая к последнему пролету. – Мы поднимались по лестнице, огонек мерцал на камнях, и няня напевала песенку об «апельсинчиках как мед». Уверена, вам она известна: «Вот зажгу я пару свеч – ты в постельку можешь лечь».
«Вот возьму я острый меч – и головка твоя с плеч»[9]. Да, известная песня. Седая борода мазнула меня по плечу, выбив искру любви к своей простой крохотной комнатке в доме родителей. Никакой паутины, только протирка пыли два раза в неделю и успокаивающий запах дезинфицирующего средства.
– Тогда в доме не было электричества. Его провели только в середине тридцатых, да и то лишь с половинным напряжением. Отец терпеть не мог проводов. Боялся пожара. Вполне естественно, учитывая, что случилось с матерью. После несчастья он устроил серию учебных тревог. Звонил в колокольчик на лужайке и следил за временем по старому секундомеру. Все время орал, что дом вот-вот вспыхнет, как огромный погребальный костер.
Хозяйка снова резко хохотнула, внезапно остановилась, когда мы поднялись на самый верх, и вставила ключ в замок.
– Что ж… – Она немного помедлила, прежде чем повернуть ключ. – Вперед?
Она толкнула дверь, и я чуть не упала, сметенная хлынувшим потоком света. Я моргала и жмурилась, привыкая, и расплывшиеся формы комнаты постепенно приобретали все более четкие очертания.
После такого сложного подъема чердак казался разочарованием. Он был совсем простым и очень мало напоминал викторианскую детскую. Более того, в отличие от остального дома, в котором комнаты сохранились в неизменном виде, как если бы
Перевод В. Голышева.
