осень вгоняла в тоску —нынче май заскулит по-щенячьи,
отозвавшийся в левом боку,
плач по плачу!
Не пора ль собираться в отход,
оглянувшись сперва на потери…
О, утративший искру народ,
плачь по вере!
Кабы небо, синей бирюзы,
всколыхнуло кровавые маки…
Нудный дождь, и не слышно грозы —
плач по драке,
где простимся, засыплем землей
павших в честной, бессмысленной схватке —
плач над миром… И снова домой —
игры в прятки.
Ночное купание
И южное небо, где звезды вразброс
рассыпаны щедрою чьей-то рукою,
и море в привычном ему непокое
о чем-то своем размышляют всерьез.
По берегу вправо каких-то огней
мелькание, издали ропот вокзальный…
Как молодость наша, как сон изначальный,
какая-то девушка, юноша с ней.
Как будто устав от запретных годин,
не остерегаясь и с вызовом даже,
одежда упала – полоска груди
мелькнула внезапно на сумрачном пляже.
Две тени хмельные. Объятия. Визг.
Волны пробужденной косматые пряди.
Старуха Луна, из-за облачка глядя,
припрятала свой инквизиторский иск.
На грешном земном, на небесном суде
их кто-то осудит, им что-то подскажут,
но в это мгновение без эпатажа
два тела – святое крещенье в воде.
Ночное купание, как острие
в фальшивом, похабном, трусливом простое,
где следом с ответным призывом прибоя
забились два сердца: твое и мое.
На рынке
На рынке сталиным торгуют,
дешевка – три рубля лубок,
как две головки в поцелуе
или с голубкой голубок
потянут в дальнюю дорогу —
в зеленоватый ореол…
Так мы наивно ищем бога
в тех, кто безгрешным не ушел,
и крутим старые пластинки
и кипы желтые газет
мусолим, будто бы на рынке
вождей добрей и проще нет.
Как будто все забыто: пайки,
охранки, пятые углы,
по кровь затянутые гайки…
Но вот опять из-под полы
усов серебряная проседь
да взгляд замасленный извне —
ужели вновь царя запросим
по сходной вроде бы цене?
Ужель опять напропалую,
хоть не отмотан прежний срок…
На рынке сталиным торгуют,
дешевка – три рубля лубок.
Троица
(по мотивам фильма А. Тарковского)
Под роспись храм еще был не готов —
свежак, хоть год, чтоб устоялись стены,
а вот иконостас… И он без слов
пошел на эту тягу, инок бренный.
Шел месяц, два… троилось божество
неуловимо… Образом единым
однажды лишь окликнуло его,
за кисть
