отпрысков.
– Вольф, замолчи! Либо пиши, либо нет.
– Я не вру, вот и все.
Что уж говорить о чужих детях, если своих-то за уши тащишь к инструменту! Приличную музыку сыновья даже слушали только из-под палки. Крепло подозрение, что уродились два филистера. Из джаза им нравился один регтайм, хотя к семи годам музыкальный вкус уже должен развиться.
– Может, они оба приемыши? – драматическим шепотом спрашивал Вольфганг.
Фрида не находила шутку смешной.
Я профессионал, говорил Вольф, я не нянька с регалиями.
Конечно, всему виной правительство. Этот Штреземан[39] и его социал-демократические подельники, талдычащие о стабильности и благоразумии. Во что превратилась страна? Позор! Все замерло даже в Берлине – сердце и планетарной столице самого молодого, безумного и гедонистического авангарда. Да, в выходные клубы работали, но будни-то были мертвые.
– Люди перестали танцевать! – простонал Вольфганг. – Три года назад у меня было по двадцать халтур в день. А сейчас я дерусь с классными лабухами за грошовую работу. Виртуозы служат таперами во вшивых киношках! Преступное разбазаривание таланта. Господи, как я скучаю по старым добрым денькам!
– Что? – Фрида сосредоточенно вставляла нитку в иголку. – Истосковался по революции и инфляции?
– Да! Именно, Фред. О том и речь. Национальное бедствие, катастрофа – вот что раскачает город. Три года назад, когда страна вконец обессилела, банковские клерки и продавщицы впритирку танцевали до рассвета! В стельку напивались, нюхали кокаин и трахались в туалете! Куролесили, будто завтра не наступит, ибо не верили ни в какое завтра. И вдруг они превратились в своих родителей. Стыдобища!
– Нельзя вечно веселиться, Вольф.
– Почему это?
– Потому что существуют обязанности. Людям нужно сберегать. Потихоньку планировать будущее.
– Будущее! Будущее. Если б кто-нибудь из немцев моложе тридцати пяти знал, что означает это слово. Пока что не было никакого будущего! Утром проснуться – вот что считалось будущим. И ближайшая кормежка. А теперь народ планирует старость. Думает о пенсии, откладывает на летний отпуск. Мы ничему не научились, что ли? Неужели никто не понимает, что очередной стакан и следующий танец – единственные стоящие капиталовложения?
– Решать тебе, милый. Можешь этим заниматься, можешь не заниматься, но ты не хуже меня знаешь, что деньги нам не помешают, – сказала Фрида и, помолчав, добавила: – Ну, пока ты не продашь свое сочинение.
Вольфганг заулыбался. Фрида говорила всерьез. Она все еще верила.
– Как новый Мендельсон?
– Нет, – возразила Фрида. – Как новый Скотт Джоплин.
Вольфганг ее поцеловал.
– Гы! – сказал Отто, окруженный погибшими солдатиками.
– Что ты как маленький… – оторвавшись от книжки, упрекнул его Пауль и чуть слышно закончил: – говнюк.
– Я не Джоплин, – усмехнулся Вольфганг. – Но счастлив
Густав Штреземан (1878–1929) – немецкий политик и государственный деятель, рейхсканцлер (1923) и министр иностранных дел (1923–1929) Веймарской республики.
