подобные события в моей жизни. Человек, который меня бросил, предал, причинил любого рода боль и человек действительный – для меня не имеют друг к другу никакого отношения и никакой связи между ними не существует. Возможно, именно в этом методе и кроется моё повальное всепрощение всем: я не отождествляю их с теми, кто совершил подлые поступки. Мне не надо себя в этом убеждать и не надо работать над тем, чтобы убедить себя: это происходит автоматически. Так функционирует мой мозг. В те редкие моменты, когда он вообще «функционирует».
Что ж, каждый приспосабливается и выживает по-своему.
Письмо 19
Вы никогда не задумывались над такой несправедливостью: мы лишены возможности обмениваться жизнями друг с другом? Я не имею ввиду вариант «богатый с бедным» или «больной со здоровым». Я имею ввиду отдать свою жизнь. Именно.
Жертвуют же люди почки? Почему бы не жизни?
Вот Вам, пример: кто-то умирает от рака и цепляется за жизнь всеми силами – операциями, методами лечения, процедурами…, отчаянно пытаясь продлить своё существование хоть на день, хоть на час. В то же самое время, другой ненавидит каждую минуту своей жизни: укорачивая её чем только подвернётся: наркотой, пьянством. В конце концов, берёт на себя тяжкий грех и накладывает на себя руки. Отчего мы не наделены способностью поменяться жизнями? Раковый бы отдал свою жизнь суицидальному, а суицидальный – раковому.
Согласитесь, это было бы справедливо, разве не так?
Не чувствуете Вы, что нас в этом обделили, обокрали?
Меня одно время, эта мысль довольно даже крепко занимала, и я много об этом передумала, перемыслила.
Вот в чём неувязка и почему нас, вероятнее всего, там, наверху (или внизу), «обделили»: раковый-то поменялся жизнью с радостью и превеличайшим энтузиазмом, конечно, а что касается суицидального – так тот бы призадумался: в замешательстве, вроде даже и согласился бы, а, когда дело дошло бы до самого акта «передачи», то и отказался или призадумался бы ещё глубже, под каким-то предлогом отошёл бы в сторону и тут же тихонько, наскоро повесился. Почему? Думаю, по той же причине, что предложи суицидальному пойти в бой – какая разница как умирать? – героем-то и благороднее! – но ведь он не пойдёт. Ни за что не пойдёт.
В минуты безумного отчаяния, переминая в руках только что полученный в аптеке оранжевый валиумный бутылёк с тридцатью таблеток, я предлагала себе такой вариант: пожертвовать собой ради какой-то возвышенной цели.
Но тут же, во мне вскипала ярость и отвращение. Я воспринимала это героическое предложение как возмутительнейшее оскорбление. Суицид, это – личная месть, личный манифест и личный протест: тому и тем, что довели до этого и совершить его надобно и требуется только своими руками.
Дело ещё в том, что умирать я и не хотела, а как и любой другой суицид – я хотела «не быть».
А ведь я держу в руках смерть! Вот она, в моих собственных руках, в этих костлявых леденящих трупешных пальцах, в этом оранжевом пластмассовом бутыльке с шестьюдесятью дребезжащими
