нас обеих от рухнувшего мира, шепча слова любви.
И тот момент был последним за долгое время, когда я была сильнее ее.
А время все длилось и длилось, впечатываясь в мои кости, корежа и перекручивая.
Я не могла есть и спать. От любой пищи меня моментально выворачивало, а закрывая глаза я видела лишь сполохи огня и лицо Локи, сминающееся в языках пламени. Бессонница и голод сделали меня легкой и безумной. Зрение и слух болезненно обострились, и мне чудилось, что я вижу невысказанные мысли окружающих, слышу тайные перешептывания.
А шептались за моей спиной много.
Все хотели видеть мои слезы, доказывающие силу истинного страдания, но я так и не плакала. Ронни безостановочно рыдала, вполне оправдывая ожидания соседей. Она вела себя так, как принято. Она была нормальной. Я – нет. Соляным столпом простаивая у гроба, я отпугивала всех, кто пытался было утешить меня дешевыми соболезнованиями. Сухие, чувствительные глаза воспалились и жгли железом сочувствующих, смущая их простые и недалекие души.
«Каменная». «Бессердечная». «Он с ней слишком носился». «Она не заслуживала такого парня». «А помните, когда умерла невестка Ноланов…»
«Лукас всегда любил ее сильнее».
Мне было не больно. Пустые слова не могли меня достать там, где я пряталась.
В какой-то момент пришли Брэдли. Милтон неловко мял в руках кепку, Дороти была смущена, но энергична. Оглядевшись по сторонам – все ли смотрят на нас – начала произносить явно заготовленную речь.
– Ева, прими наши глубокие соболезнования и признательность. Твой муж был настоящим героем…
Я перебила ее:
– Если бы ты лучше смотрела за своими детьми, ему бы не пришлось становиться погибшим героем.
Багровый румянец прилил к ее мясистым щекам, окрасил шею.
– Ты…Ты винишь меня в его смерти?
И я сказала:
– Да.
Хлопая коровьими губами, Дороти Брэдли хватала воздух, разом став жалкой и старой. Муж ее, бессловесный тюфяк, напротив, вдруг стал как-то больше и, крепко взяв жену под локоть, увел прочь, коротко кивнув мне на прощание.
Больше ко мне не подходили.
Во время службы я смотрела в окно. В стекло лезли рябиновые гроздья, плотно усыпанные кровавыми ягодами. Это было так красиво, так невыносимо прекрасно, что близко-близко подкатили слезы, но не пролились. Как будто еще рано. Как будто я еще не заслужила.
Когда священник закончил говорить, снова что-то незаметно изменилось. Я посмотрела на Локи – серьезный и строгий, он выглядел по-другому. Он выглядел готовым.
Держась за Маризу, я стояла у края разверстой, сухой могилы, и мысленно падала, падала в ее безысходную тьму. Шорох винтов, закручивающих крышку гроба, долго будет мне потом сниться в самых безнадежных, густых кошмарах. Я чувствовала, что больше не могу, ломаюсь, трескаюсь, как яичная скорлупа, но, закусив щеки изнутри, удержала себя, не закричала.
После кладбища все пошли в бар. Сейчас, когда тело было предано
