глаза окружали сиянием зажигающиеся огни. От этого даже обыкновенные лампы на столбах со множеством дрожащих лучей делались сказочно красивы.
По утрам, когда было солнце, он шел по освещенной стороне, жмурясь от его теплых прикосновений, как довольный кот. Ему все доставляло радость: и сохнущее после ночного дождя шоссе, и клубы тумана, качающиеся, как привидения, над поверхностью пруда, и петушиные голоса, похожие на паровозные гудки, и неясный шум дальнего поезда.
Потом он нырял в лес, спотыкался о корни, и в голову приходили необычные и пестрые мысли, какие-то музыкальные, ласкающие слух фразы. Он шёл и чувствовал себя частичкой леса до тех пор, пока дорожка не разбивалась на множество ручейков и сосны допускали уже светящийся просвет. Тогда он начинал думать о работе и с этими мыслями подходил к высокому забору, вдоль которого нужно было идти ещё довольно-таки долго.
Посадили его в комнату к "сапогам".
"Сапоги" или "Два сапога – пара", так их называли в отделе, явились жертвами очередной реорганизации, и никто не знал до последнего времени – останутся "сапоги" или уйдут?
– Долго им теперь вину замаливать, – сказал мимоходом Вадим.
– А в чем вина? – поинтересовался Мокашов.
– Да, нет вины. Они – без вины виноватые.
Но Мокашов не привык пока ещё к подобным ответам и снова спросил.
– Да, нe вина, а обычная болезнь роста. Мы все растём, и "сапоги" выросли, а тут и случай подвертывается – в соседнем подразделении наклевывается сходная тематика. Они и подсуетились в пределах дозволенного, согласно приказа Главного и т. д., и т. п. Затем море им сделалось по колено, начали народ сманивать. А наверху разобрались маненечко, и "сапогов" вернули в исходное. Совершили, что называется, круг почёта. Семёнов уже заявление подал.
– Но почему?
– Какое нынче к ним отношение.
Поначалу Мокашов сидел тихо, как мышь, читал по списку отчеты. "Сапоги" что-то считали, то выскакивали к расчётчицам и на модель. Мокашова они не замечали, переговаривались между собой.
– А жениться тебя не заставят? – спрашивал Семёнов.
Теперь он напоминал Мокашову бальзаковского стряпчего. Второй "сапог" – Игунин выглядел простоватым здоровячком.
– Ты что, – округлял брови Игунин, – в своём уме?
– А ты словно с луны свалился. И Леночка была бы пристроена.
– Пристроить, по-твоему, мужа найти?
– Понимай, как знаешь. Только замечу, для старшего инженера ты слишком умён. Быть тебе профессором. Ощущаешь себя профессором? Профессор читает лекцию, профессор пишет. Голова крупным планом, чистый высокий лоб. Ни одного, даже детского вопроса не оставляет он без ответа. "Скажите, папа, кто такой учёный?" А за вопросом доверчивые детские глаза. "Хм, хм, как бы это вам попроще? Ну, словом, дети, это ваш папа".
Заходил Вадим, интересовался: как дела
