что дверь, ведущая на крышу, открылась вторично, поскольку следил за тем, как гаснет свет в окнах первого этажа. Наконец Джейга погасила свет на кухне, вышла из дома, закрыла на два оборота входную дверь и, поставив свой чемоданчик на ступеньки, проверила, защелкнулся ли замок. Увидев, что одетая в теплое пальто служанка куда-то уходит, Питер Лейк возликовал. Дым теперь вновь поднимался только из трех труб.
«Здорово, – подумал Питер Лейк. – В четыре утра пятеро патрульных полицейских, несущих службу на Манхэттене, уже будут сидеть вокруг печурки в каком-нибудь борделе, терпеливо дожидаясь своего сержанта. В четыре я взломаю дверь, а в четыре тридцать уже выйду из дома, прихватив с собой все столовое серебро, деньги и с полдюжины холстов Рембрандта».
Он немало поразился тому обстоятельству, что особняк остался без охраны. Судя по всему, роль сторожа была возложена на служанку, которая столь легкомысленно покинула свой пост. Наверняка дом оснащен электрической сигнализацией и другими хитроумными устройствами, но он справится с ними шутя.
Питер Лейк поежился и понял, что его могут спасти только печеные устрицы и горячий ром с маслом. Коню тоже не мешало подкрепиться овсом и теплым настоем люцерны. Пронесшись стремительной тенью по заметенным снегом аллеям парка, они вернулись на шумную, освещенную яркими огнями Бауэри.
Голоса, доносившиеся из заведения, в котором подавали печеных устриц, были слышны за пять кварталов. Горячие, как раскаленное масло, запеченные в собственных раковинах устрицы, пахнущие морем, были так вкусны, что их попросту невозможно было есть молча. После того как Питер Лейк нашел достойное стойло для своего скакуна, он направился не куда-нибудь, но именно в это битком набитое посетителями заведение. Своим видом оно напоминало весьма вместительную пещеру и находилось между Бауэри и Рошамбо. Стены анфилады, состоявшей из полудюжины просторных залов, были выложены серым и белым тесаным камнем. Арки, уходившие под самые своды, походили на арки римских акведуков. В семь тридцать вечера пятницы в этом подземном заведении собралось никак не меньше пяти тысяч посетителей. Четыре сотни мальчишек-официантов трудились с таким усердием и криком, словно они заводили в порт огромное судно или тащили по русскому полю наполеоновскую пушку. Свечи, газовые фонари и электрические лампы освещали проходы между раскаленными маленькими жаровнями. Стоявший здесь гвалт более всего напоминал шум Ниагары, записанный Томасом Алвой Эдисоном,[26] траектории же летающих под сводами заведения устричных раковин вызывали в памяти ветеранов ночное небо над осажденным Виксбургом.[27]
Появившийся перед столиком Питера Лейка взъерошенный мальчишка спросил:
– Сколько будете заказывать?
– Четыре дюжины, – ответил Питер Лейк. – На жаровне с тимьяном.
– Что будем пить?
– Я пришел есть, а не пить. Я ограничусь горячим ромом с маслом.
– Ром
