style="font-size:15px;"> – Я и забыл. Три года прошло. Я ее так и не открывал. С тех пор успел отрастить бороду. У меня одно время была довольно красивая борода.
– Дурацкая была борода, – сказала миссис Ричардс. – Я его заставила сбрить.
В ванной он намылил подбородок и соскреб теплую пену. Лицо под лезвием похолодело. Он решил оставить бакенбарды на полдюйма длиннее. Сейчас (двумя отчетливыми скачками) они проросли сильно ниже ушей.
Какой-то миг, прижимая к лицу горячее махровое полотенце, он разглядывал узоры в глазах на темном фоне. Но как и всё в этом доме, узоры эти казались расчетливо бессмысленными.
Из кухни:
– Бобби, умоляю, иди сюда и накрой на стол. Сию минуту!
Шкедт вышел в гостиную.
– Вы, небось, меня и не узнаёте, – сказал он мадам Браун.
– Я бы так не сказала.
– Ужин готов, – объявила миссис Ричардс. – Шкедт, вы с Бобби садитесь туда. Эдна, ты садись с Джун.
Мадам Браун подошла и вытянула стул из-под стола.
– Мюриэл, сидеть и вести себя хорошо, слышишь меня?
Он втиснулся между стеной и столом – и потащил за собой скатерть.
– Ох батюшки! – Мадам Браун цапнула закачавшийся медный подсвечник. (Отраженное пламя замерло во внезапно обнажившемся красном дереве.) При свечах ее лицо вновь стало фингально-аляповатым, как накануне в баре.
– Господи, – сказал Шкедт. – Извините.
Он снова натянул скатерть на стол и принялся поправлять приборы. Миссис Ричардс выгрузила на стол вилки, ложки и блюдца в изобилии. Он не понял, правильно ли их расставил и разложил, и где его приборы, а где приборы Бобби; когда он наконец сел, два пальца замерли на затейливой рукояти ножа; он посмотрел, как они ее потирают, толстые, с раздутыми костяшками и обгрызенными ногтями, но чистые до прозрачности. После ванны, подумал он, пока ты еще один в сортире, самое время тому, для чего не нужны вокруг люди: подрочить, поковырять в носу и съесть, от души погрызть ногти. Что ему помешало здесь – ложные представления о приличиях? Мысли уплыли к многообразным декорациям, в которых он отдавался подобным привычкам не так уж скрытно: сидя у торца буфетных стоек, стоя в общественных туалетах, в сравнительно пустых вагонах метро ночью, в городских парках на заре. Он улыбнулся; потер еще.
– Это моей матери, – сказала миссис Ричардс через стол. Она поставила две тарелки с супом перед Артуром и мадам Браун и снова ушла в кухню. – Старое серебро, я считаю, прелестно, – долетел оттуда ее голос, – но полировать его, чтоб не тускнело, – тяжкий труд. – Она вышла с еще двумя тарелками. – Может, этот виноват… как он называется? Оксид серы в воздухе, вещество такое, оно еще пожирает все картины и статуи в Венеции. – Она поставила одну тарелку перед Шкедтом, другую перед Бобби, который как раз протискивался на свое место – тарелки и приборы снова поползли по морщинам ткани; Бобби поправил скатерть.
Шкедт отнял пальцы от потускневшего ножа и положил руку на колени.
– Мы никогда
