по Елисейским полям. Он по-прежнему в тесной темной комнате, где невозможно дышать. Вот возвышение, на котором он сидел. Женщины все так же выводили заунывную мелодию. Тут же стояла старая колдунья в бесформенном темном одеянии, спокойно устанавливая хрустальный шар на резное основание. Вот он, маленький негр, лукаво улыбающийся, вот металлический сосуд, масляная лампа, вытертый ковер. Неужели все это было сном наяву, грезой? Облака и трубы или этот взрыв смеха с необъяснимо странными, почти бессмысленными нотками в нем? Никто не выглядел испуганным: девушки пели, старуха мямлила неразборчивые указания черному помощнику, который пытался выглядеть серьезным, поскольку приходилось держать в узде свое озорное веселье.
– Что это было? – пробормотал наконец Робеспьер.
Старуха подняла глаза.
– Что это было, о избранник? – переспросила она.
– Я слышал звук, – выдавил он. – Смех… кто-то еще был в комнате?
Старуха пожала плечами.
– В приемной ждут люди, – беззаботно ответила она, – пока избранник не соизволит уйти. Они, как правило, набираются терпения и сидят молча. Но кто-то мог и рассмеяться.
Поскольку Робеспьер ничего не ответил, словно в нерешимости, она почтительнейшим образом осведомилась:
– Что будет угодно, о ты, любимец Франции?
– Ничего… ничего, – отмахнулся он, поднимаясь с кресла. – Я ухожу.
Старуха подошла к нему и низко поклонилась. Девушки ударили лбами в пол. Избранник, в самой глубине души сознавая, что над ним потешаются, мрачно нахмурился.
– Пусть никто не ведает, что я здесь был, – повелительно бросил он.
– Только те, кто обожествляет тебя… – начала она.
– Знаю-знаю, – перебил он, но уже мягче, ибо ее беззастенчивая лесть успокоила расстроенные нервы. – Но у меня слишком много врагов… и ты тоже смотрела недоброжелательно… Нельзя позволить, чтобы враги проведали о нашей встрече.
– Клянусь тебе, могущественный господин, что твоя служанка будет беспрекословно тебе повиноваться.
– Вот и хорошо, – сухо обронил он. – Но твои адепты склонны к болтовне. Я не позволю трепать свое имя ради прославления твоей некромантии.
– Твое имя для моих слуг священно, – заверила старуха. – Так же священно, как твоя особа. Ты возродил истинную веру, ты защитник правого дела и верховный жрец новой религии. Мы всего лишь твои слуги и служанки, истово верующие.
Вся эта белиберда была благовонным бальзамом для безграничного тщеславия деспота. Его нетерпение исчезло вместе с мимолетным ужасом. Он стал добродушным и снисходительным.
Наконец старая колдунья так низко поклонилась, что почти распростерлась перед ним и, сжимая морщинистые руки, почтительно произнесла:
– Во имя твое, Франции, всего мира я умоляю тебя выслушать то, что открыли мне сегодня духи. Берегись
