бедным.
Авессалом
О, сколько света и какая печаль
в чешуе лунной маслин
и во многих желтых камнях,
А за спиной горы Моава…
Давид
Верни мне себя.
Смог ведь уйти – сумей теперь возвратиться!
Облако проплывает.
Я вырублю все деревья. Я выжгу корень корней,
Я вытравлю поросль каждую на этой земле!
Иудея будет чиста – ни тамариск, ни плющ дикий,
ни мак вовеки не бросят тени на этой
земле.
Облако проплывает,
Облако проплывает…
Облако.
Авессалом
О, сколько света на моей родине, сколько света!
Стоящему за городской стеной видно все,
Не посмотрит назад тот, кто стоит на обочине,
Как вода, пролитая на камне, стоящий в дремотном
плаще бронзовых мух,
И разверсты зрачки его –
Боже, сколько огня повсюду здесь скрыто,
Сколько света!
Давид
Есть ли новые вести?
Может быть, принесли мне отрадную весть?
Может быть, скажут, что все это ложь?
Облако проплывает.
Почему здесь деревья?!
Авессалом
Заткнись, старая падаль! Мне, не тебе качаться
на собственных волосах, купая ноги в скудной тени.
Плешь и волосы… Гибель таится повсюду
(странно, вначале сестра, потом брат – утрата,
суть которой мне непонятна),
А ты все ноешь, огородное пугало, все хнычешь,
дурак?
Вначале сестра, потом брат, но не так:
Иного брата я встретил за городскою стеной,
Был он младше меня, да – я дождался,
Неспроста ведь стоял дни напролет, погрузив жала
зрачков в гнезда бурлящего света,
И наша тень стала единой, только он подошел.
Как лист по воде, неслась она, призывая грядущее,
Вмещая его и меня, двух капель созвучие,
иссушенное солнцем, –
Ступай домой, – зарыдал он и протянул руки мне,
в которых мерцал крохотный червячок,
напоминавший одновременно растение и человека.
Как лист, шипя, неслась наша тень, призывая
свидетелей
прошлого,
И вставали образы тех, кого я не знал.
Их глаза встречались с моими и погибали
во времени.
В потоках пьяных лучей плыли мы к Моавским
горам…
Ну что ты ноешь? Заткнись, старая падаль!
Оставь в покое меня.
Пойми, хочется лишь одного: не слышать тебя,
А видеть,
