руками, – как знаете». Поднялся, походил-походил, вдруг подошёл и говорит потихоньку то ли в шутку, то ли всерьёз: «Если вы такая добрая, может, ещё как пожалеете?» – «Как это?» – «Не понимаете?» – «Нет». – «Ну, и не будем об этом». Собрался и ушёл.
И что это могло значить, спросила она себя? Или это ничего не значит? Писать об этом или не писать? И, подумав, решила, что не надо.
Перечитав написанное, продолжала дальше:
«Пятого были в Третьяковской галерее, а затем пошли в мастерскую и просидели за разговорами допоздна. А Савва Юрьевич опять где-то потихоньку хлебнул (сердце, говорит, что-то давит) и всё шутил. Он всё время шутит. То есть не поймёшь, всерьёз или в шутку говорит.
Не буду описывать галерею, долго и незачем, скажу только: столько там, пап, мам, картин! И художники все знаменитые! Лучше их теперь никто не напишет – Савва Юрьевич сказал. А ещё сказал, что «Явление Христа народу» Иванова относит, как и все картины подобного рода, к «откровениям», но сейчас, говорит, так писать нельзя, а лишь – по-булгаковски. Писатель такой был, чертей описывал, а черти, которых он описывал, говорят, по потолку его дома-музея до сих пор ходят; сотрут следы от лап кошачьих, а они опять наследят. Про это, хоть и тайна, знает вся Москва. Так что Савва Юрьевич меня прямо напугал, когда сказал, что практически всё «знаковое» какое-то искусство тем только и занимается и что сам хотел бы поставить спектакль, только уже с каким-то обратным «знаком». Я так поняла, он хочет изобразить каких-то добрых чертей, а таких же ведь не бывает, верно? Подумать подумала, но вслух не сказала. Москва всё-таки. Если, думаю, у них тут черти по потолкам ходят – всё может быть. Больше всего, как поняла, ему нравится Суриков, а про «Боярыню Морозову» он сказал, что картина эта для него – камень преткновения. Говорит, все эти Врубели и Скрябины, и вообще все наши доморощенные отрицатели, из тех самых мест вышли, куда боярыню Морозову увезли. И я так и не поняла, к чему он это. Но переспрашивать не стала. Чтобы необразованной дурочкой не показаться. У Ильи как-нибудь об этом спрошу.
На Рождество были на ночной службе.
И нынешний день начался с храма. Каждый день ходим. И, кажется, весь мир сияет! Сегодня – даже особенно! Мороз, солнце! А люди какие тут! Чудо! И в храме – просто чудесно! Пол влажный от снега талого. Немножко зябко. От солнца света паникадильного почти не видать. А как поют! И батюшка – такой важный (прямо как наш Петя теперь), служит степенно! Слёзы сами так и текут! Не могу выразить, что бывает со мною в такие минуты! Не будь этого – и что наша жизнь? А я, глупая, унывала… Вы, конечно, понимаете, о чём я хочу сказать.
Теперь о Ване. Виделась с ним сегодня в церкви, но поговорить не успела. Вечером все собираются в мастерской, и Ваня обещал быть со своими друзьями. Тогда и попробую с ним поговорить, если, конечно, получится. В мастерскую идём смотреть выставку картин Ильи. И приглашены все знакомые. Будет какой-то ещё не признанный, но очень известный среди студенческой молодёжи Москвы и других городов Союза
