А. Болотова, Екатерины II и др.). Манеру работы с источниками в этих курсах нельзя охарактеризовать иначе, как иллюстративно-описательную. Она особенно бросается в глаза в лекционном курсе по истории России XVIII в. В нем в большинстве случаев преобладает пересказ законодательства, систематизированного (из исследований) материала по рассматриваемому вопросу. Степень «реализации» законодательства в жизни, как правило, уходит на второй, а то и на третий план. Преобладают историко-учрежденческий и историко-правовой аспекты рассмотрения проблемы.
Главным критерием для выделения нового периода русской истории является изменение форм политического управления. На смену старому, московскому («вотчинному») государству с «отпечатком удельной эпохи» пришло после «смуты» новое «земское», где государь из хозяина-вотчинника «стал первым слугой отечества»[357]. Характерно и его понимание главных «фактов» в истории страны XVII первой четверти XVIII в. На первом месте стоит изменение понятий о государстве (оно мыслится теперь «уже как общественное здание, а не государева община», много нового было внесено и в сферу государственного механизма земские соборы стали его «маховым колесом», резко усилена власть воевод на местах)[358]. На втором крупные социальные изменения (возвышение рядового дворянства и начало «Дворянской России», закрепощение податных классов крестьянства и посадских людей, их прикрепление к тяглу вследствие тех же «государственных» потребностей в деньгах и т. д.)[359]. Третье перелом в народной психологии (протест против тяжелого положения, от которого «страдали молча» до конца XVI в., в целом ряде «мятежей в царствование «тишайшего» Алексея Михайловича)[360] по причине обострения процесса «сословной дифференциации» на почве экономических интересов и «государственного тягла»[361]. Рассматривая основные направления внутренней политики России в 20-80-е годы XVII в., Любавский приходит к выводу, что новшества Петра I не были совершенно не знакомы русскому обществу: «Петр вступил в уже господствовавшее течение русской жизни»[362]. Таким образом, в своем выводе историк проводит линию Соловьева об ограниченности петровских преобразований, их естественной преемственности с предшествующей эпохой. Само включение эпохи петровских реформ в курс по истории XVII первой четверти XVIII в. уже заранее готовило читателя к принятию этой позиции автора.
В противовес концепции П. Н. Милюкова[363] Любавский показывает естественный характер петровских реформ, подготовленность и успешность основных направлений экономической политики Петра I[364]. Вслед за Ключевским он верно отметил, что стоимость этих преобразований оплачена народной массой, которая «изнемогала под бременем налоговых тягостей и натуральных повинностей»[365]. Но как у учителя, так и у ученика при обрисовке личности Петра I (типичного представителя «просвещённого
Там же. С. 64, 198, 281.
Там же. С. 51–53.
Там же. С. 60, 61, 66.
Там же. С. 72, 75.
Там же. С. 77.
Там же. С. 198.
