Украины должны быть посланы немецкие комиссары, а некоторые украинские области должны быть оккупированы немецкой армией. Представлению этого ультиматума будет предшествовать «война нервов» в целях деморализации Советского Союза»42.
Неоднократные германские опровержения каких-либо намерений предпринять нападение были еще одним тактическим ходом, который, как показывают советские документы, был неправильно истолкован в Москве, когда информация об этом была получена от «Старшины», которого разведка высоко ценила как источник. Ссылаясь на секретные документы, которые прошли через его руки в начале июня, Шульце-Бойзен сообщил Короткову, что «германским военным атташе за границей, а также немецким послам дано указание опровергать слухи о военном столкновении между Германией и СССР»43. Эта информация, по-видимому, подкрепляла его сообщение о том, что германский военно-воздушный атташе в Москве направил своей жене и детям вызов в Москву44. Такая разведывательная информация укрепляла убеждение Сталина в том, что он не должен позволять Гитлеру запугать себя этим крупномасштабным военным блефом, а поэтому он ждал ультиматума с изложением требований Германии, который так и не был предъявлен. Умело скоординированные противоречивые сигналы, полученные в Москве в течение мая и июня 1941 года, помогали смазать и увести в сторону логические выводы, которые напрашивались в результате анализа потока точной развединформации о готовящемся нападении Германии, которую «Корсиканец» и «Старшина» передавали в течение многих месяцев. Это подтверждается примечанием, которое Коротков приложил к сообщению Харнака, переданному им в начале июня. В нем содержался список немцев, назначенных управляющими в экономические районы, на которые Гитлер намеревался разделить СССР. «Насколько это входит в круг слухов, циркулирующих сейчас в Берлине, или является действительно подготовительным мероприятием намерений немецких властей, даже, может быть, рассчитанным на блеф, сказать трудно»45.
Такая сумятица в штаб-квартире НКВД была неизбежна, поскольку советская разведка в то время не имела специализированного отдела анализа, способного отделить дезинформацию от надежных разведданных. Это, как обнаружил Орлов, было слабой стороной всей организации, потому что Сталин упорно считал, что при оценке информации своей разведки за ним должно оставаться последнее слово. «Это опасные догадки» – такими словами «Большой хозяин» отметал любые попытки толкования информации, которые предпринимались его подчиненными. Он, очевидно, считал, что только сам обладает даром интуитивно определить подлинную значимость сообщений разведки. Именно поэтому, как говорил Орлов, Сталин неоднократно предупреждал руководителей своей разведки, чтобы они держались подальше от гипотез и уравнений со слишком многими неизвестными46. «Гипотеза в разведке может превратиться в вашего конька, на котором вы приедете прямо в устроенную вами же самими ловушку» – это было
