на моей шее, он перешел к роли Геракла – удушителя гидры.
Гидра попалась квелая. Немного поизвивавшись, я расслабился и, закатив глаза к потолку, экспромтом сочинил что-то вроде молитвы.
«Господи, прости мне мои прегрешения!» – сказал себе я, готовясь к скорой встрече с ангелами и заоблачному ПМЖ. В голове запиликали скрипочки, а в глазах начало темнеть…
Потом загудел колокол. Конечно, никакого колокола не было, но звук, который издала сковородка, припечатавшись к голове Германа-Даниила, получился очень похожим на колокольный – густой, тягучий.
– Ты сделал мне больно! – сказал Марк, занося сковородку для нового удара.
Со смотрин я вернулся в драной рубахе и синяками на шее, но вполне довольный, исходом дела. Герман, он же Даниил, он же Аполлон Бельведерский и Властелин чужих колец, отведав марусиного гнева, покинул поля боя в куда более плачевном виде.
– Нет, этого так оставлять нельзя, – сказал Кирыч.
– Синяки припудрить можно, и ничего не будет видно! – сказал я.
– Съезжаться надо. Иначе какой-нибудь тип Марка точно убьет.
– Его убьешь! – сказал я, вспомнив, как ловко наш друг обращается со сковородками.
***
– Кыс-кыс-кыс, – Марк не унимался.
– Не гоморра, а умора, – раздраженно сказал Кирыч, – Один за кошками бегает, другой ворон считает. Так мы до завтра не управимся.
Кирыч ворчал больше для проформы – на улице осталось только два предмета, подлежащих транспортировке. Во-первых, тюк с кастрюлями. Во-вторых, гипсовый Аполлон. Его рукастая копия наверняка обирала сейчас несчастных мужчин, желающих вечной любви за 120 долларов, а он стоял возле подъезда, как часовой рядом с Мавзолеем. Ветер дул изо всех сил, но Аполлон лишь слегка покачивался на неровностях асфальта, сохраняя горделивую осанку и лицо – глупое и чванное.
– Ты уже битый час пялишься на это чучело, – сказал Кирыч, примериваясь к кастрюлям.
– В хороших руках и чучело может стать человеком, – парировал я, понимая, что это всего лишь фигура речи.
Статуя, кое-как сляпанная безвестным ремесленником, вряд ли украсила бы собой даже парк культуры и отдыха, не говоря уже о квартире, которую я задумал превратить в изящную бонбоньерку. Для этой цели был куплен гобелен из конского волоса с вытканным на нем знаком «инь-янь» и две кожаные рамы цвета меди. Чванно-глупый Аполлон с ними никак не гармонировал.
– В крайнем случае, статую можно как вешалку пользовать, – предложил Кирыч, как всегда безошибочно угадывая ход моих мыслей, – Пальто вешать все равно некуда.
– Мы сделаем вот что! – я просиял, – Выкрасим парня в синий цвет, а на голову ему напялим бейсболку. В таком виде у него есть хоть какие-то шансы сойти за произведение искусства. «Поп-арт» – это, кажется, так называется.
– Попа-чего? – переспросил Кирыч.
– Ничего! –
