style="font-size:15px;"> Можно бы в это не верить,
но я – пример того тут.
Сделанный шаг всё меняет,
рушит звонок тишину,
право на чудо вменяет
шанс новой встрече. Рискну
сделать реальностью строки,
рук прикоснуться, души,
и продлевать наши сроки,
как полнят баки машин.
Поднятый взгляд не опустит
ветер и солнце, и дождь.
Буду с тобой даже в грустях,
если сама не уйдёшь…
Просвириной Маше
Чистота
В кипенно-чёрном подвале,
в гадостный яме на нюх,
где колко-липкие твари,
средь плесневелых краюх,
сбитых, сырых тротуаров,
в людно-стальной толчее,
между плевков и ударов,
в вязком дурном старичье,
и средь этажных моделей,
юных, кому чужд ум, пот,
стенок знакомых борделей,
сделавших в мир разворот;
и средь талантливых ленью,
красящих маркером глаз,
и одинаковых в звеньях
ты – мой чистейший алмаз.
Просвириной Маше
Буян
Раненный ль детскою веткой,
гадко-наружный, хрипой
злою вибрирует сеткой,
стопами, оком хромой,
тянущий речи резиной,
в сальных отрёпках, витых
хлёсткою бьёт голосиной
вставших, ищущих, святых,
страшен, взывающий к Богу
всячески всех покарать
пышет, невидимым рогом
столб атакует и кладь,
воздух пинающий, камни,
взмахи – удар топора…
Чую, что жив за сей гранью
тихенький отблик добра.
Грачи
Утро, как давешний вечер:
гогот, плюющая речь.
Тёмно-грачиная встреча
снова. Арбузная течь.
Свисты на попки красавиц,
падких на жильный насест,
с функцией часных забавиц,
самок осла, ой, невест.
Темь тут ярится зрачками,
денежно перья шуршат.
Мудрость и ум за очками,
травные ль очи спешат?
Ночь их с собой поравняет,
тёмность, опасье неся.
Воздух бараньи воняет,
хряков привыкших беся…
Старые
