в доме и по возможности завесил хотя бы свою комнату и ванную с туалетом – а то сами понимаете, какое это удовольствие, когда за стеной стоит соседский унитаз).
Но еще страшнее было в подъезде – особенно ходить по лестницам, ведь ступеньки стали прозрачными наравне со стенами и перекрытиями. Я заделался большим поклонником оставшегося непрозрачным лифта.
Зато я уже три раза выказал себя настоящим гражданином – донельзя наблюдательным: я дважды вызывал милицию, видя, как через две квартиры наискосок вверх жена-алкоголичка избивает ножкой от стула своего тщедушного мужа, а один раз – когда в темной арке под соседним подъездом двое пристали с ножом к прохожему.
Тем не менее, как вы понимаете, долго такая жизнь продолжаться не могла. Надо было что-то делать, но вот беда – я, хоть тресни, даже и понятия не имел, что тут можно сделать, и вообще, с чего начать. Возможно, стоило бы сходить к какому-нибудь "психу": психологу, психиатру или психоаналитику. Но от последнего названия веяло страстно ненавидимой американщиной – я только воображал себе, как он скажет "хочешь, поговорим об этом", как меня всего начинало трясти; а первых двух я боялся, поскольку не без оснований подозревал, что меня немедленно упекут в "дурку", где я вынужден буду беспрепятственно круглые сутки наблюдать течение жизни в соседних палатах, а также туалетах, душевых, процедурных и прочая, и прочая. А при первой же попытке загородиться простынями, вы представляете, что со мной сделают?.. Так что тут ещё следовало крепко подумать.
Однако на третий день жизни в прозрачном доме моя воля настолько ослабла, что я уже начал склоняться к мысли всё же пойти куда следует ("вот заберут меня военные для исследований, так хоть на полном гособеспечении буду")… Но претворить в жизнь данное решение я, к счастью (а может, и к несчастью), не успел…
Утром третьего дня я вышел в булочную за хлебом к завтраку. На выходе из подъезда я столкнулся в дверях со знакомой старушкой-соседкой с шестого этажа. Я вежливо поздоровался и посторонился, придерживая открывавшуюся наружу дверь. Но пенсионерка повела себя, прямо скажем, неадекватно. Она уставилась сквозь меня, дернула за ручку двери, и, не обратив никакого внимания на мое приветствие, громко осведомилась:
– И что это тут опять с дверью случимшись? Не закрывается, а!
И она ещё раз дернула удерживаемую мною дверь, причем с силой, надо сказать, немалою, каковую я никак не мог заподозрить в женщине столь преклонных лет. Я опешил. И не нашёл ничего лучше, как, не выпуская дверь, ещё раз сказать, на сей раз погромче:
– Здрасте!!!
Ноль-эффект. Старушенция так и не обратила на меня ни малейшего внимания, зато принялась браниться и тянуть на дверь на себя так сильно, что я едва мог удержать её.
– Во маразм! – громко сказал я, но бабулька и ухом не повела на столь оскорбительные словеса. Тогда я пожал плечами, при очередном старушкином рывке резко
