бутылка минералки с остатками на дне, пять пластмассовых стаканчиков, шелуха из-под яиц и прочий мусор.
– А когда ты здесь была? – поспешно спросил он, опасаясь, что нараставшее волнение может помешать ему внятно выразиться.
– Часов в восемь. Я ещё постояла тут немного, вон там, за ямой, возле кустарника небольшого, – ответила Маша раздражённо. – А что?
Артём узнал тот куст, и в глазах у него потемнело. Ведь в то же самое время он стоял здесь и исступлённо терзал свой член. Он огляделся. Да, без сомнения, это то самое место. Всё вокруг определённо выглядело до того знакомым, что и сам вчерашний день как будто ожил ненадолго – вот и вид на шоссе тот же самый, там на обочине они стояли, ловили попутку, туда же уходил и побитый, но несломленный Алик; и дерево то самое упало вчера под натиском урагана, и куст… да, злосчастный куст, на сто, нет, тысячу процентов тот самый, возле которого совершилось постыдное удовлетворение страсти. Но где этот чёртов домик? И почему Маша, будучи в то же самое время и точь-в-точь в том же самом месте, ничего не видела? Что это за бесовщина?
– Этот домик был здесь, – чуть слышно проронил он.
Но она с ожидаемой злостью накинулась на него:
– Пошёл ты со своим враньём к чёртовой бабушке! Я что, этой ямы дурацкой не запомнила бы? Со мной, между прочим, люди были, они подтвердят, что нет здесь во всей округе никаких домиков! Хватит врать, Артём! Ты мне противен, понимаешь ты это?! Я не хочу больше видеть и слышать тебя!!!
О, какой она стала безобразной, какой уродливой, какой отталкивающей! И такой навязчивой и порочной. Да и не она одна только, но вся эта природа вместе с ней, солнышко это, жизнь эта. А по сути – весь этот мир, и больше всех и всего он сам, собственной персоной.
– Прощай, Маш, – прошептали его губы.
Ноги же стремительно повлекли его на шоссе в сторону Брехаловки. Там, на остановке, посадили в подошедший автобус, а по прибытии в город А. нехотя притащили домой.
Мама встретила его очень холодно. Но постепенно оттаяла, конечно. Сын есть сын. А жизнь есть жизнь. И хотя он так и не дал ей внятного объяснения, где он пропадал целые сутки и почему вернулся в таком отвратительном виде, она простила ему этот «страшный грех» и снова приняла в заботливые родительские объятья.
К тому же она побаивалась за него. Артём после той истории сильно изменился. Стал каким-то очень задумчивым и непредсказуемым.
Летом он вдруг бросил институт и поступил в духовную семинарию. Через полгода постригся в монахи, несмотря на все отговоры, мольбы и даже угрозы матери. Мама, хоть и считала монашескую жизнь идеалом христианской жизни, своего-то сына никак не хотела отпускать в монастырь. И дюже злилась, понимая, что контроль над сыном навсегда утрачен, раз он ни в какую не желает слушаться. А когда поняла это окончательно, то пришёл страх потерять не только контроль, но и самого сына.
С того момента она мало-помалу заставляла себя отпускать
