бились сыны Тихого Дона с красным драконом. Но в конце концов изнемогли, – так и не выходя из эпического тона и напева, подошел дед к истории Верхне-Донского восстания, которое сейчас больше всего интересовало Казакова.
– Значит изнемогли и решили что ж нам даром с братьями драться, давайте будем брататься. Ведь и с немцами братались. А тут вроде свои. И открыли фронт. Зимой. Надеялись замириться. А того не знали они по своей наивности, что красный зверь уже обозначил свои цели. И когда большевики вошли в казачьи станицы, то в соответствии с директивой Оргбюро ЦК РКП(б) от двадцать четвертого января тысяча девятьсот девятнадцатого года начали убивать, грабить и всячески унижать казаков. Ведь директива эта гласила: «Необходимо, учитывая опыт Гражданской войны с казачеством, признать единственно правильным самую беспощадную борьбу со всеми верхами казачества путем поголовного истребления. Провести массовый террор против богатых казаков, истребив их поголовно; произвести массовый террор по отношению ко всем казакам, принимавшим какое-либо прямое или косвенное участие в борьбе с советской властью. К среднему казачеству применить все те же меры, которые дают гарантию от каких-либо попыток к новым выступлениям против советской власти». И пошло. И поехало. Только наступали вечерние сумерки, как пившие и гулявшие весь день подонки-комиссары и их помощники, палачи, мародеры, доносчики вылезали на площади. Оттуда они направлялись по адресам, где можно было поживиться, пограбить и схватить новые жертвы. Эти красные банды врывались силою в любые дома, взламывали хранилища, сундуки и выгребали все, что попадалось на глаза, – одежду, утварь, белье. Потом они срывали иконы, топтали их. Хватали хозяина дома и тащили его в подвал. Оттуда расстрельная команда вытаскивала осужденных на смерть. Их вывозили якобы «для отправки в Воронеж». На улице казаков окружал конвой и ударами прикладов ускоренным маршем гнал их в песчаную степь. Там, в безлюдной степи, их казнили. Рубили головы, вырывали языки, кололи штыками, расстреливали. Тела бросали на растерзание зверям. Наутро палачи возвращались обратно в станицы. А к расстрельным ямам, которые обычно были не очень глубокими, пробирались бродячие собаки. И грызли трупы… Так что иногда в станицах люди находили то чью-то обглоданную руку, то еще какие-либо кости…
Дед-экскурсовод вошел в настоящий раж, рассказывая во всех подробностях о событиях давно прошедших лет:
– Ужас охватил жителей станиц. Люди боялись сказать друг другу хоть несколько слов обо всем об этом… Население металось по степям, буеракам, хуторам. Пряталось от комиссаров. Казаки, которые открыли фронт, шептались, чувствуя себя виноватыми во всем: «А кто ж его знал, что большевики – сволочи… Думали, люди как люди, идут за свободу пролетариата… ну и сдались им». А террор все усиливался с каждым днем красного владычества. Сначала расстреливали по одному, потом стали партиями, по тридцать – сорок человек сразу. Старались убивать всех мыслящих людей И в весеннюю ночь на одиннадцатое марта началось восстание. Не выдержали казаченьки нашего Верхне-Донского округа.
В голосе экскурсовода появились даже нотки ликования.
